Кто похитил полдубленки?
Шрифт:
И хозяева коапповской поляны, и их гости были совершенно обескуражены этим неожиданным и, казалось бы, ничем не мотивированным решением. Отовсюду слышались удивленные возгласы:
«Как?!», «Почему?!», «Что произошло?!».
— Как ни тяжко было мне решиться на это, — голос пернатого виртуоза дрогнул, — я заставил себя навсегда отказаться от пения, чтобы никто не мог сказать, будто я пою из низменных побуждений…
Буря протестующих восклицаний поднялась после такого сногсшибательного заявления!
— Кто осмелится сказать что-либо подобное о Соловье?! — грозно вопросил
— О кумире поэтов и композиторов! — выкрикнул Удильщик.
— А главное, влюбленных! — вторила ему Стрекоза.
— Кто, вы спрашиваете? — Соловей горько усмехнулся. — Орнитолог, то есть специалист по птицам! И не «осмелится сказать», а уже осмелился, уже сказал! «Песня птицы, — заявил он, — не более, чем заявка на недвижимую собственность. Она адресуется соседям того же вида и гласит: «Сюда не входить! Эта территория принадлежит мне!»
Человек, прослушавший эту цитату с улыбкой, счел за благо ее прокомментировать:
— По-моему, дорогой Соловей, — обратился он к выдающемуся вокалисту, стараясь говорить как можно деликатнее, — вы напрасно так переживаете: орнитолог Генри Говард, написавший процитированные вами слова в своей книге «Территория в жизни птиц», и другие ученые, которые разделяют его мнение, не видят в побуждениях пернатых певцов ничего низменного: ведь для того, чтобы вывести птенцов, действительно необходим гнездовой участок…
Однако слова Человека не разубедили Соловья — он по-прежнему был безутешен, ибо полагал, что его достоинство артиста глубоко уязвлено (тенора, как известно, очень мнительны).
— Всё равно, уважаемый Человек, — сказал он, и в каждом звуке его голоса сквозила обида, — получается, что все мои рулады, — тут он издал изумительную трель, — со всеми бесчисленными коленцами, — последовала еще одна трель, более витиеватая, — означают только одно: «Моё, моё, моё! Уходите, улетайте, убирайтесь подальше, вон отсюда — здесь всё моё!» И, следовательно, никакой я не певец любви, а всего-навсего мелкий собственник… Разумеется, — продолжал он, невзирая на клятвенные заверения Человека, что ничего подобного у специалистов по птицам и в мыслях не было, — если бы я захотел, мне бы ничего не стоило рассеять, да что там — полностью развенчать это заблуждение, хотя бы в отношении соловьев — за других птиц я, конечно, поручиться не могу… Ну, прежде всего такое соображение: если мы поем лишь для того, чтобы утвердить свое право на гнездовой участок, почему наши песни настолько сложны и разнообразны, что молодому соловью приходится учиться их исполнению всё свое детство и всю юность?
— Резонно, — заметил Гепард. — В самом деле, такое незамысловатое чувство, как чувство собственника, можно было бы выразить и менее изысканными звуками — ну, что-нибудь вроде… — Гепард оскалил пасть и зарычал.
Все согласились, что подобные звуки даже как-то убедительнее, нежели соловьиные трели, оповещают окружающих: «Это моё!»
— Вот именно, — вскричал Соловей. — Для чего же тогда передавать вокальное искусство из поколения в поколение, для чего нужны наши прославленные певческие школы — такие, скажем, как Курская? Сравните: в песнях подмосковных соловьев десять колен, а у курских — сорок!
Прозвучавшая совершенно умопомрачительная трель не оставляла сомнений, что обсуждение проблем любви и брака в КОАППе почтил своим присутствием виртуоз именно Курской школы. Но он всё не мог успокоиться и продолжал нанизывать доказательства своего бескорыстного служения музам одно за другим: — Еще один довод… Вы заметили, наверное, что самые красивые песни поют птицы с самым невзрачным оперением.
—
— Так оно ж понятно, — перебила ее Сова. — Вон Павлин, к примеру, — красивая песня ему без надобности: как хвост свой павлиний распустит — никакая невеста не устоит!
— До чего же примитивный способ привлечь внимание невесты, — презрительно вымолвил Соловей. — Напялить шикарный костюм — здесь не требуется ни ума, ни таланта… Странно, что на такую грубую приманку многие клюют. Но есть птицы, у которых мужчины выбрали более достойный путь: чтобы завоевать расположение своей избранницы, они демонстрируют какое-нибудь умение, в котором достигли совершенства: журавли танцуют, бекасы занимаются воздушной акробатикой, рябчики артистично хлопают крыльями, сопровождая это художественным свистом, дятлы выбивают клювом на сучке барабанную дробь… А мы, соловьи, стараемся пленить невесту своими трелями! Вот почему они такие сложные и разнообразные: у нас каждую весну проводится, можно сказать, конкурс песни, и больше всего шансов не остаться одинокими у тех, чьи трели сложнее и кто исполняет их искуснее… Причем заметьте: во время исполнения соловьи забывают не то что о своей собственности — даже о собственной безопасности!
— Что правда, то правда, — подтвердила Сова. — Пока Соловушка поет, к нему вплотную подобраться можно — ничегошеньки окрест не замечает!
— Так вести себя может только влюбленный! — восторженно воскликнула Стрекоза.
— Да, — охотно согласился Кашалот, которому это прекрасное чувство тоже было отнюдь не чуждо, — мелкий собственник так самозабвенно петь не станет!
— Третий довод, — объявил Соловей, и Кашалот с тревогой подумал, сколько еще наберется у певца доказательств, во что в связи с этим грозит вылиться обсуждение и до какого часа оно затянется… — Допустим, соловьиная песня — всего лишь заявка на гнездовой участок. Но ведь соловьи поют и на зимовке в Восточной Африке, где никаких гнезд у них нет и в помине! Мало того — они поют даже во время перелетов! Не доказывает ли это, что, помимо всего прочего, птицы могут петь и просто ради собственного удовольствия?
Кашалот со всей поспешностью, на какую был способен, стал заверять, что конечно же, вне всякого сомнения полностью доказывает, а Удильщик высказал убеждение, что напрасно люди считают способность делать что-то бескорыстно, как говорится, из любви к искусству, исключительно своей привилегией — у них для этого нет абсолютно никаких оснований…
— Вот-вот, — подхватил Соловей. — Я бы мог привести еще десяток доводов, но какой смысл? Кому-то что-то доказывать, оправдываться… Нет, это не в моих правилах, это ниже моего достоинства!
Услышав, что доводов больше не будет, Кашалот вздохнул с облегчением и присовокупил к сказанному ранее, что чувство собственного достоинства он тоже ценит превыше всего, тем не менее отказ великого певца от дальнейшей творческой деятельности в области вокального искусства не может одобрить никоим образом.
Сова сказала, в сущности, то же самое, но короче и доходчивее:
— Ишь ты, обиделся: фырр, фырр — и в кусты. Не по-мужски это! За честь-то свою постоять надо!
С этой бесспорной истиной Человек, естественно, полностью согласился, но заметил, что Соловью теперь отстаивать свою честь нет необходимости, ибо за него это сделали ученые. Среди них нашлись такие, которые вернули певцу любви романтический ореол, но уже, так сказать, на научной основе. Более того, они высказали весьма любопытное мнение и о способностях той, для кого предназначены его серенады.