Кто стоял за спиной Сталина?

Островский Александр Владимирович

«Николай Леонтьев появился в Балаханах <…>, — сообщил 23 октября 1909 г. Фикус, — 22 октября был в [библиотеке] Совета съезда и говорил Серегину и Толмачеву (безработный, недавно вышедший из тюрьмы), что он требует партийного суда над собой и просит их передать Бакинскому комитету, что он просит вызвать его в определенное место, в определенное время, где он даст комитету свои объяснения, и если после этого комитет его обвинит, он согласен быть немедленно убитым» ^{71} . Такой шаг с его стороны, по свидетельству Якубова, имел своим следствием то, что у Н. Леонтьева появились сторонники, которые стали требовать его оправдания ^{72} .

Если

учесть, что обвинение против Н. Леонтьева было основано только или же главным образом на основании сведений, полученных Бакинским комитетом из охранки, и никаких доказательств в их подтверждение И. В. Джугашвили как автор листовки привести не мог, ход, сделанный Н. Леонтьевым и явно подсказанный ему в местном ГЖУ, ставил Бакинский комитет РСДРП в сложнейшее положение. Пойти на гласное разбирательство выдвинутого им обвинения он не мог, так как такое разбирательство должно было повести или к раскрытию источника информации, или же к реабилитации Н. Леонтьева. А нежелание И. В. Джугашвили и поддерживавшей его части Бакинского комитета РСДРП идти на суд с Н. Леонтьевым невольно порождало недоверие к ним.

Видимо, тогда же, как вспоминал рабочий И. П. Вацек, долгое время бывший кассиром Бакинского комитета РСДРП, появились сведения о связях с охранкой заведующего Народным домом Михаила Коберидзе, после чего И. В. Джугашвили явился к нему и потребовал, чтобы он назвал тех лиц, которые были им провалены ^{73} .

Обращает на себя внимание и следующий эпизод, нашедший отражение в воспоминаниях Г. Варшамян: «Еще один интересный момент, — ютмечала она, — товарища Сталина встречает на улице один из работников охранного отделения и говорит ему: „Я знаю, что Вы революционер или социал-демократ (я не знаю, как он сказал), вот, возьмите этот список, сюда включены товарищи, которые в ближайшее время должны быть арестованы“. В списке 35 человек. Этот список получил Сосо от совершенно незнакомого человека, это было очень поразительно. Немедленно был созван Бакинский комитет. Список не был оглашен, кто именно должен был провалиться, но было предложено наметить 11 человек, из которых мы могли бы выбрать новый Бакинский комитет. В числе этих 11 была моя фамилия. Значит, в списке 35 меня не было» ^{74} .

В этих условиях и возник конфликт внутри Бакинского комитета РСДРП.

15 марта 1910 г. Фикус сообщал: «В Бакинском комитете все еще работа не может наладиться. Вышло осложнение с „Кузьмой“. Он за что-то обиделся на некоторых членов комитета и заявил, что оставляет организацию. Между тем присланные Центральным комитетом 150 руб. на постановку большевистской техники, все еще бездействующей, находятся у него, и [он] пока отказывает[ся] их выдать. „Коба“ несколько раз просил его об этом, но он упорно отказывается, очевидно, выражая „Кобе“ недоверие» ^{75} .

«16 сего марта, — сообщал секретный сотрудник Бакинского ГЖУ Дубровин, — состоялось заседание Бакинского комитета <…>. Между членами <…> комитета Кузьмой и Кобой на личной почве явилось обвинение друг друга в провокаторстве. Имеется в виду суждение о бывших провокаторах: Козловской, Пруссакове и Леонтьеве, а в отношении новых провокаторов решено предавать их смерти» ^{76} .

Очевидно, что в данном случае Кузьма и Коба обвиняли друг друга не в связях с охранкой, а в провокационной деятельности. И яблоком раздора было отношение к трем названным выше лицам, которых не все считали провокаторами. Судя по всему, не видел достаточных оснований для обвинения названных лиц в провокации и Кузьма.

Отголоски этого конфликта, по всей видимости, нашли отражение в воспоминаниях меньшевика Р. Арсенидзе. «…В 1908–1909 гг., как передавали мне знакомые большевики, —

вспоминал он, — у них сложилось убеждение, что Сталин выдает жандармам посредством анонимных писем адреса неугодных ему товарищей, от которых он хотел отделаться. Товарищи по фракции решили его Допросить и судить (большевики и меньшевики были разделены). Не знаю, из каких источников, но они уверяли меня, что жандармерия, по их сведениям, получила адреса некоторых товарищей большевиков, написанные рукой, но печатными буквами, и по этим адресам были произведены обыски, причем арестованными оказывались всегда те, которые вели в организации борьбу с Сосо по тому или иному вопросу. На одно заседание суда (их состоялось несколько) вместо Кобы явилась охранка и арестовала всех судей. Коба тоже был арестован на улице по дороге в суд. И судьи, и обвиняемые очутились в Бакинской тюрьме» ^{77} .

Примерно то же, писал другой меньшевик, Г. Уратадзе: «В 1909 г. бакинская большевистская группа обвинила его (И. В. Джугашвили. — А.О.) открыто в доносе на Шаумяна и предала его партийному суду. Состоялся суд, но состав суда был арестован в тот же день, а Сталина арестовали, когда он шел на суд» ^{78} .

Оставляя в стороне совершенно неверную датировку событий, следует отметить, что приведенные свидетельства вызывают сомнения. Никаких доказательств в пользу этой версии до сих пор не приведено, и обнаружить их не удалось. Более того, утверждения о том, что И. В. Джугашвили, стремясь убрать С. Г. Шаумяна как конкурента, писал на него доносы, не выдерживает никакой критики. За время с 1907 по 1910 г. С. Г. Шаумян был арестован только один раз — 30 апреля 1909 г., когда И. В. Джугашвили находился в Сольвычегодске. Следующий арест С. Г. Шаумяна последовал 30 сентября 1911 г., когда И. В. Джугашвили сам находился в тюрьме, причем не в Баку, а в Петербурге ^{79} .

К этому следует добавить, что Кузьма — это не С. Г. Шаумян, как считают некоторые авторы, а Сергей Дмитриевич Сильдяков, который до 1909 г. работал в Москве и входил в состав Московского комитета РСДРП, затем уехал в Баку, вошел в состав Балаханского районного и Бакинского городского комитетов и стал секретарем Союза нефтепромышленных рабочих. В 1911 г. он эмигрировал в США ^{80} .

Не исключено, что в основе приведенных выше слухов о трениях во взаимоотношениях И. В. Джугашвили и С. Г. Шаумяна лежал конфликт И. В. Джугашвили с С. Д. Сильдяковым, который, видимо, сомневался в справедливости обвинений, выдвинутых И. В. Джугашвили в адрес Е. Козловской, А. Пруссакова и Н. Леонтьева, и настаивал на проведении специального партийного расследования на этот счет.

Узел, завязавшийся внутри Бакинского комитета, был разрублен охранкой.

23 марта 1910 г., ровно через неделю после упомянутого ранее заседания комитета, И. В. Джугашвили был арестован ^{81} .

«Находясь в тюрьме, — читаем мы в воспоминаниях Г. Уратадзе, — члены суда решили закончить суд в тюрьме, но тюремные условия не способствовали этому. Потом Сталина сослали, и дело заглохло» ^{82} .

«Здесь, — отмечал А. Арсенидзе, — началась снова переписка и организация суда, но дело до конца довести не удалось. Коба заблаговременно был сослан в Вологодскую губернию, а судьи — в другие места. Проверить сообщение знакомого большевика я не имел возможности» ^{83} .

Опять в тюрьме

Сообщая об аресте И. В. Джугашвили в Департамент полиции, начальник Бакинского охранного отделения ротмистр П. П. Мартынов писал 24 марта 1910 г.: