Кто такой Ницэ Пеницэ?
Шрифт:
«Скажи, что не твоя! Обмани! — мелькнула у меня мысль. — Обмани, и всё кончится благополучно».
— Нет, нет, это моя! — вдруг закричал я.
Теперь мне хотелось только одного — вырваться поскорее из этой липкой, густой паутины… сказать всю правду!
Учительница внимательно выслушала мой рассказ.
Я думал, что она рассердится, задаст тысячу вопросов. Но нет, она не перебила меня ни разу. Наконец я кончил.
— Вот видишь, ложь никогда не приходит одна, — услышал я спокойный голос учительницы. — Она ведёт за собой другую. Но обо всём этом мы ещё поговорим… А
— Мне… сделать для него рисунок?
— Не удивляйся. Потом ты всё поймёшь. Теперь же самое лучшее — нарисовать для музея одуванчик. Только никому об этом не говори. И главное — Опрану.
«Интересно, что будет дальше?» — размышлял я, возвращаясь домой. Конечно, я не знал этого, но одно было ясно: не нужно больше ничего скрывать. От этой мысли мне сразу стало весело.
Узнав, что я изменил своё решение, Опран готов был меня расцеловать. От радости он прыгал как сумасшедший и всячески старался мне угодить. Санда, смотревшая на нас из соседней комнаты в приоткрытую дверь, подумала, наверно, что мы собираемся выкинуть какой-нибудь очередной номер. А я так был зол на Опрана, что даже не хотел на него смотреть. Поэтому я сразу же уселся за работу, стараясь рисовать как можно лучше. Одуванчик получился на удивление хорош!
Следующий урок ботаники был в четверг. Надувшись от гордости как павлин, Опран сразу же преподнёс рисунок учительнице.
— Браво! Это прекрасный рисунок! Его вполне можно выставить в нашем музее естествознания, — похвалила Опрана учительница. — Теперь поверни рисунок и покажи его всему классу, пусть им полюбуются и твои товарищи. Вот так. Ну, как вам нравится? Что вы скажете? — спросила она всех нас.
По классу пронёсся лёгкий гул.
— Настоящая картина!
— Здорово! — слышались голоса ребят.
Если бы в правом углу рисунка не торчала противная подпись «Опран Михай», я был бы просто на седьмом небе от счастья.
Вдруг я услышал басовитый голос Тимофте:
— Этот рисунок слишком хорош, чтобы его мог сделать Опран!
В классе зашептались. Как видно, и ещё кое-кто был того же мнения, не веря, что одуванчик действительно нарисовал Опран.
Милукэ повернулся к моей парте и, растягивая по своей привычке слова, спросил:
— Слышь, Пе-ни-цэ, кто э-то мог е-му на-ри-со-вать? Ты же раз-би-ра-ешь-ся в ри-сун-ках?
Но тут со своего места вскочил Джелу. Он так и впился глазами в рисунок, несколько раз поправил очки, как видно для того, чтобы не упустить ни малейшей детали, и заявил:
— Товарищ учительница… я хочу сказать… — Джелу на миг запнулся, но затем заговорил увереннее, отчеканивая каждое слово: —… я хочу сказать, что этот рисунок сделал не Опран!
— Что такое? Как это так? — раздались удивлённые возгласы.
— А ты что скажешь на это? — спросила учительница Опрана.
Он выглядел немного смущённым, но всё ещё не сдавался.
— Что мне сказать?.. Одуванчик нарисовал я! Кто же ещё мог это сделать?
— Это неправда! — возмутился Джелу.
— Товарищ учительница… — перебил его Опран, пожимая плечами и словно призывая её на помощь.
Класс гудел, как перед бурей. Многие были
— Однако, — обратилась учительница к Джелу, — у Опрана и в тетради хорошие рисунки. Подойди сюда, к кафедре, — сам убедишься.
Одним прыжком Джелу подлетел к ней. Я весь как-то съёжился, даже глаза зажмурил. Сейчас Джелу узнает мою тетрадь. Я ведь ему много раз её показывал; Он не может не узнать её. Редактор нашей стенной газеты быстро перелистал тетрадь в синей обложке, потом закрыл её, перевернул, посмотрел на этикетку с фамилией и твёрдым голосом, без всяких колебаний сказал:
— Эта тетрадь принадлежит Пеницэ!
Класс замер. Я бросил взгляд на Опрана: он побледнел как мел… Но тут все наперебой закричали:
— Пеницэ?
— Не может быть!
Я чувствовал, что меня бросает то в жар, то в холод.
— Пеницэ, иди признавай свою тетрадь! — повелительно заорал Тимофте.
На короткое мгновение глаза мои встретились со взглядом Опрана. Я прочёл в нём одно единственное слово: «Молчи!» Но я встал, словно меня подтолкнули в спину сразу все наши ребята. В классе вновь стало очень тихо.
— Да, это моя тетрадь, — сказал я.
Но в это время раздался резкий, суровый голос Джелу:
— А рисунок одуванчика?
— И рисунок.
Тут разразилась настоящая буря. Словно во сне я слышал яростные крики, гневные вопли. Всё, Пеницэ, теперь у тебя не будет больше ни одного друга.
Учительница успокоила нас:
— Пусть всё расскажет он сам…
Её голос не был ни суровым, ни холодным, ни угрожающим. «Ну, говори, говори же!»— звучало у меня в ушах. Я не думал теперь ни о себе, ни об Опране. Как начал я свой рассказ, не помню…
В нашем музее естествознания висит рисунок. В правом углу его приклеен прямоугольный кусочек бумаги. На нём чёрными буквами написано моё имя. Тема рисунка — «Одуванчик». Думаю, что он вам понравился бы…
А что касается друзей, то друзьями моими остались все. Конечно, кроме Опрана.
Ребята говорят даже, что по ботанике он теперь самый лучший ученик в классе. Может быть.'.. Но я с ним даже не здороваюсь, не могу.
И он со мной тоже не здоровается. Не велика потеря!
Бумажка в десять лей
Всю ночь мне снились паруса, корабли, матросы, взбирающиеся на мачты, мрачные, сырые камеры тюрьмы, мчащиеся как вихрь дилижансы… Мне снилось, что меня зашили в мешок и сбросили с крепостной стены… Под водой я вспорол мешок ударом ножа — и вот я свободен, плыву на борту корабля к сокровищу, зарытому на острове Монте-Кристо. И как раз в эту минуту, сам не знаю почему, всё заволокло каким-то туманом, да таким густым, что я не мог даже… разрезать его ножом, и тут я проснулся.