Кто услышит коноплянку?

Лихачев Виктор

– И что?

– Пришлось всю ночь на вершине сосны сидеть. Шучу... Володя не хвастал. Его напитки и впрямь оказались просто божественными. Уставший Киреев явно воспрял духом, да и силенок будто прибавилось. От него требовали рассказа о путешествии, поэтому сорокапятиградусная настойка на чабреце оказалась как нельзя кстати.

– А про волков ты пошутил?
– спросила Женя.

– Нет. Раза четыре встречался. Кабанов и лосей много стало, деревни обезлюдели, вот и волков стало много.

– Страшно было, когда в лесу на них набрел?

– Если скажу, что нет - не поверите. Хотя страха не было. Пять месяцев лесной жизни кое-что значат. Главное не показать, что

ты их боишься. В глаза не надо им смотреть. Когда волк один смотри, сколько хочешь, все-таки человека они боятся. А тут три взрослых и детеныш.

– А у тебя ружье было, дядя Миша?
– Илью попросили сидеть за столом молча, но он не смог удержаться.

– Не было, - засмеялся Киреев.
– Я с ними поздоровался, объяснил, что не могу, к сожалению, пообщаться подольше, и спросил, правильно ли я иду на Ергышевку.

– Дядя Миша, а они?

– Сказали, что иду правильно, только посоветовали быть поосторожнее. В поле за Ергышевкой по ночам семья кабанья ходит кормиться. Кабан, говорят, уж больно горяч, настоящий неврастеник.

– Да ну тебя!
– возмутилась Женя.
– Трепешься.

– Не верить твое право.

– И как же ты с ними разговаривал? Выл, что ли?

– Зачем же? С волками и без вытья можно. По-человечески. И, представляете, не обманули кабанов я действительно повстречал. Красивое, я вам скажу, зрелище. Ночь, луна - огромнаяогромная. Поле. С трех сторон - лес стеной стоит. И они идут.

– Кабаны?

– Кабаны, племяш, кабаны. Клином. Я раньше смотрел фильм "Александр Невский" и не понимал, почему князь говорил, что немцы клином, "свиньей" идут. А тогда за Ергышевкой понял. Клин самый настоящий. А впереди этот неврастеник. Идут, сопят.

– Ну и что, с ними тоже пообщался?
– съехидничала Женя.
– Или сразу деру дал, как с чердака?

– Не веришь, а зря. И разве со свиньями можно разговаривать? Тебе об этом еще две тысячи лет сказано: "Не мечи бисер перед свиньями". А поскольку вежливо с ними нельзя говорить, то лучше молчать. Так я и сделал.

– А они?

– Прошли мимо. Там посадка маленькая была, я представил себе, что превратился в молоденький дубок. А ветер с их стороны дул. Все просто. Они и прошли, даже не заметив меня. Все хорошее когда-нибудь заканчивается. Закончился и этот вечер. Оставшись один, Киреев долго не мог уснуть. Затем встал и подошел к книжной полке. Свет луны был таким ярким, что он без труда мог прочитать названия книг. Да в этом и не было необходимости - многие из них он помнил с детства. Как этот томик Бернса. Киреев вспомнил, что в годы первой влюбленности он гадал на стихах. Открывал наугад страницу книги, думая о конкретном человеке. Сейчас Михаил думал о Софье. Когда-то он мог с ней спокойно общаться, разговаривать - и думать совсем о других вещах. Глупый, неужели ты ничего тогда не замечал? А сейчас, сейчас, сколько бы отдал Киреев, чтобы вновь услышать ее голос. Как менялась ее интонация! Ироничноколкая, когда Софья отчитывала Киреева: "Меня всегда бесит мудрость, идущая от возраста, а не от ума". А когда она вспоминала о детстве, об отце, то в голосе были грусть и нежность: "Мне тоже нравится. Сразу что-то давнее вспоминается, русское. Деревянный домик, печурка... Папа любил все это. Даже ложки деревянные собирал". И ее последние слова при расставании: "До свидания, вестник..."

Киреев взял с полки книгу Бернса и открыл ее наугад. Подошел к окну, чтобы лучше было видно, ткнул в страницу пальцем. Палец показывал на две строки: Во тьме я солнце бы нашел

С тобой вдвоем, с тобой вдвоем.

– Да...
– усмехнулся

Киреев, - у Бернса мудрость шла не от возраста, как у некоторых, а от ума. И писал он эти стихи, кажется, перед смертью. Что ж, славно погадал. Но когда дряхлеющие силы, дорогой Роберт, царство тебе небесное, нас начинают покидать, мы все чаще повторяем слово из двух букв - "бы". И у тебя было так, и у меня: укрыл бы плащом, солнце нашел бы, и если бы дали в удел весь шар земной, тогда владел бы...

Грустно. В дверь постучали. Раздался голос Жени:

– Миша, ты с кем разговариваешь?

– С Робертом Бернсом.

– О, Господи! Говорила, не пей.

– Вот и он тоже советует.

– Кто?

– Бернс. Говорит, у пьяных старых мальчиков мечтательность появляется, а это вредно.

– Да ну тебя! Ложись, спи.

– И то верно. * * *

В половине двенадцатого с северо-запада, со стороны деревни Вдовинки, в Старгород вошел еще не старый человек лет сорока. Он так долго ждал этого дня - ждал и боялся его, так долго представлял свое возвращение, что даже не поверил в реальность происходящего. Человек, а это, как вы догадались, был Киреев, перейдя через Хлыновский ручей, пройдя уже убранное поле и поднявшись на Тихоновскую гору, все ждал чего-то. Ведь должно что-то произойти. Но не гремел гром средь ясного дня, как, впрочем, не происходило и других стихийных явлений. Поскольку шел Киреев больше задворками, то и людей он практически не видел, а те, кого видел, - не замечали его. И только девочка лет шести, игравшая возле кирпичного дома с зеленой крышей, вдруг подошла к нему и, глядя на Киреева снизу вверх, спросила:

– Дядя, а вы откуда?

– Отсюда.

– А почему я раньше вас не видела?

– Почему? Как зовут тебя, любопытная?

– Маша Иванова. Мне шесть лет.

– Ну, ладно, Маша Иванова, счастливо оставаться. Мне пора домой. Обещаю, мы еще увидимся.

– А вы, наверное, устали, пока на гору поднимались?

– Устал.

– Мне дедушка Вася говорит, что на гору всегда тяжело подниматься, а вниз идти - легко.

– Умный твой дедушка. Вниз легко, особенно кубарем. А мне вверх надо. Пока, Маша Иванова. Киреев не сделал еще и десяти шагов, как девочка вновь окликнула его. В руках Маши Ивановой было яблоко. Большое, красивое, почти прозрачное от наливавшегося сока.

– Возьмите, - сказала она и убежала.

– Спасибо.
– Киреев долго смотрел ей вслед... А вот и Белое озеро. Сердце от волнения, а может, просто от того, что Тихоновская гора со стороны северо-запада была крутовата, забилось сильнее. Знакомая улочка. Дед Сидор Потапыч в неизменном треухе сидит на скамейке перед своим домом. Сколько ему сейчас лет? Наверное, далеко за восемьдесят.

– Здорово, мил человек. "Надо же, - подумал Киреев, - глаза у деда еще видят" и поздоровался в свою очередь. Потом спросил у Сидора Потапыча:

– А что, отец, невесты у вас в городе есть?

– Кому и кобыла невеста.

Михаил засмеялся:

– За что я тебя всегда уважал, Сидор Потапыч, так за начитанность твою. Классику помнишь.

– Никак Михал Прокопыч? Сын Марьи Алексеевны?

– Собственной персоной.

– Вернулся? А к кому, прости за любопытство? Дом-то твой пустой стоит, почитай, лет пятнадцать.

– Стоял. К себе я вернулся, понимаешь?.. Но окончательно сразил Киреева Григорий Иванович Печников. Этот хозяйственный и пронырливый мужик в отличие от деда Сидора в молодые годы увлекался не книгами, а более материальными вещами. Печников что-то мастерил во дворе. Когда Киреев подходил к своему дому, Григорий Иванович приподнял голову и спросил: