Кто услышит коноплянку?
Шрифт:
– О чем я? Да, несколько строк. Соня написала, что... любит, и спрашивает...
– Михаил опять замолчал.
– Что спрашивает?
– Как-то неловко обо всем этом говорить. Спрашивает, можно ли ей сюда приехать?
– А вы?
– Я? Сел и написал два письма. Одно получилось очень красивым. Можно сказать, художественное получилось письмо. Я написал, в сущности, о том, о чем говорила ты. О разнице в возрасте, о том, что "она его за муки полюбила, а он ее за состраданье к ним", о том, что здесь другая жизнь и "БМВ" у моего забора будет выглядеть так же,
– Какие это были стихи?
– Тебе интересно?
– Иначе бы не спросила.
– Хорошо, прочту:
Я свеча, я сгорел на ветру, Соберите мой воск поутру,
И подскажет вам эта страница, Как вам плакать, и чем вам гордиться.
Как веселья последнюю треть Раздарить и легко умереть.
И под сенью случайного крова Загореться посмертно, как слово.
– А потом, - продолжал Киреев, - я написал второе письмо. В нем было всего два слова: "Люблю. Приезжай".
– Михаил, не томите. Дальше что?
– Пошел на почту. Стою у почтового ящика и не знаю, какое из двух писем опустить в него. По привычке жду знака, а его все нет и нет. Вдруг, смотрю, идет какой-то человек. Немного пьяненький, пошатывается. Мил человек, говорю, возьми любое из этих писем и порви. Он не понял сначала, потом попросил на пиво и порвал. А другое я опустил в почтовый ящик.
– И он порвал...
– Да, короткое.
– Эх, Михаил Прокофьевич! Разве можно свое счастье отдавать в чужие руки, тем более что при этих руках была не очень трезвая голова. Хорош знак... Послушайте, Михаил, - вдруг оживилась Юля, - а вы в Москву поезжайте, быстрее письма у Софьи окажетесь. Сами будете ответом. Киреев покачал головой.
– Я не правду тебе сказал... Письмо от Софьи пятнадцатого ноября пришло. А сегодня...
– Знаю, тридцатое, - печально произнесла Юля.
– Честно признаться, я так захандрил после этого, что даже к Вере Ивановне не сходил и не передал слова Софьи, предназначавшиеся тебе. Прости.
– Ладно, что там. Я тоже не поеду. Ко мне через неделю Федор приезжает.
– Вот здорово!
– Можно он у вас поживет?
– О чем речь? Конечно.
– Он ненадолго. Хочет осмотреться, узнать, сколько здесь жилье стоит.
– В Задонск не возвратишься?
– Мне нравится здесь. Москва близко, Тула. Да и у него больше возможности работу хорошую найти. А в Задонск будем ездить в гости. Как на праздник - он к бывшей теще, друзьям, я к матушке Валентине, сестрам.
– Постой-постой. Честным пиром да за свадебку? Юля засмущалась.
– Он хороший. Надежный. Меня любит. Всю жизнь я кого-то любила, впервые полюбили меня.
– А ты его не любишь, что ли?
– Я очень Федора уважаю. Надеюсь, у нас еще будет время и я его полюблю. Вот увидите.
– А как же Строгановка?
– Разве на ней свет клином сошелся?
– Думаю, что не сошелся.
– Мне захотелось иконы писать. Говорят, специальные мастерские
– Тебе важен совет трусливого гордеца?
– Вы обиделись? Я же переживаю за вас. Вы...
– Юля осеклась, - вы как старший брат мне. И еще друг.
– Спасибо. Я не обиделся. Мне один человек сказал мудрые слова, я не перестаю их всем повторять. Больше ничего не говорю, не учу других уму-разуму - хватит, отучил. А эти слова повторяю: люби Бога и делай, что хочешь.
– А если человек не верующий? Вы ему тоже это говорите?
– Ты это про себя?
– Нет, я верую.
– Неверующих людей, Юля, не бывает. Только не все об этом знают. Но тем, кто и знать не хочет, я говорю немножко по-другому.
– Что говорите?
– Живи сердцем.
– И все?
– А разве этого мало? Учись на моем горьком опыте. Видишь, как получается? Подчас два слова скажут больше, чем сотни самых правильных и мудрых слов. Такой вот парадокс. * * *
Новый год Софья встречала на даче у Мещерских, заранее попросив подругу:
– Старшая, только можно я не одна приду?
– Киреев приехал, тезка?
– Мещерская спросила об этом чересчур спокойно, чтобы в это можно было поверить.
– Нет, - просто и спокойно ответила Воронова. Так, как умела отвечать только она, - и собеседник больше не хотел задавать вопросов.
– Я хочу с Наташей Котеночкиной к вам прийти.
– Конечно, о чем речь? Будем только рады.
– Спасибо. Она одна, я одна - вот мы и скооперировались, как говорил Смок.
– А Ира? Может, ее тоже... В смысле, пригласить?
– Старшая, у тебя и так полон дом гостей будет. Да и уехала Ира на праздники в Вышний Волочок, к маме.
– Что, Виктор пьет?
– Наташа говорит, что да. Но мне кажется, это не главное. Сломался он после смерти Лизы. Ирочка всю жизнь тростинкой была, гнуло ее, гнуло, она до земли сгибалась, но так и не сломилась. Алла на нее нарадоваться сейчас не может - благодарит меня чуть ли не каждый день. А Витя как дуб - не шелохнется. Крепко стоял. Он в семье как солнышко был - домой приходил, Ира расцветала сразу, Коноплянка петь начинала.
– Ты о Лизе, тезка?
– тихо спросила Мещерская.
– Да... А когда дочери не стало, он и рухнул сразу. Каждый день на кладбище ходит, часами у могилки сидит... Так что я не осуждаю его.
– И правильно делаешь. Ну, ладно. Я вас жду. Праздник получился на славу. Впрочем, у Мещерских по-другому и не бывало. В полночь к елочке, росшей у дома, которую всегда наряжали, вышла даже не очень хорошо чувствовавшая себя Аглая Серафимовна и пригубила шампанского. Народу под елкой собралось много, после двенадцати часов подошли и некоторые из соседей. Один из них, высокий рано полысевший блондин с тихим вкрадчивым голосом, будто ненароком все время оказывался возле Вороновой. Софья раньше несколько раз видела его у Мещерских, старшая говорила, что этот человек покупал картины Ильи Ильича и что работает он "где-то высоко" - как выражалась Мещерская. Когда вернулись в дом, блондин пригласил Воронову на танец. Мещерская, танцевавшая с кем-то из гостей, подмигнула подруге: