Кто услышит коноплянку?
Шрифт:
– Правильно, Йетс. А кстати, почему у вас такое странное имя? Вместо девушки ответил Вячеслав Павлович:
– Мама у Мирей, Вера Васильевна Назарова, - очень уважаемый в районе человек. Она в нашей больнице заведует инфекционным отделением. А папа... Ты уж извини меня, Мирей, но Платон мне друг, а истина дороже. Папа еще тот тип был.
– Он что, умер?
– Киреев сочувственно посмотрел на смущенную девушку.
– Как же, умер!
– опять за нее ответил Никонов.
– Я ведь и с Верой Васильевной, и с ним, Петькой Назаровым, в одном классе учился. Сумасброд был, прости, Господи.
– ветер, все по верхушкам бегал. Семью он бросил, когда Мирей годика три было. Сейчас, говорят, где-то в Германии посуду моет.
– И вовсе нет, - запротестовала девушка.
– У него ресторанный бизнес, кафе свое. Там артисты выступают...
– Артисты-пародисты, - засмеялся Никонов.
– Брешет твой фатер. Если у него бизнес, почему он вам с матерью помочь не может? Не знает, как мы здесь живем? Мама ему не написала, что у них в больнице еще за прошлую зиму денег не дали?
– Мама ему вообще не пишет.
– Послушайте, - вмешался в их разговор Киреев.
– Но почему все-таки Мирей?
– Забыл, - стукнул себя по лбу Вячеслав Павлович.
– Сейчас объясню. Когда Мирей родилась, тогда в Москву певица французская приезжала, Мирей Матье. Очень уж она Петрухе понравилась. Пошел в поссовет и записал дочь под таким именем. Вера, помню, наревелась тогда досыта. И в самом деле, это надо же додуматься: Мирей Петровна Назарова. Но Петька ничего слышать не хотел: будет Мирей
– и все!
– Ничего, - ободряюще улыбнулся девушке Михаил.
– Главное, чтобы человек был хороший. Да и поправимо все это.
– Поправимо?
– удивилась Мирей.
– Вы крещены?
– Нет. Мама говорит, дедушка не разрешил.
– Да, - согласился Никонов.
– Покойный Андрей Ильич Успенский крутого нрава был человек, крепкой партийной закалки, но честен и справедлив - таких сейчас нет.
– Ты, Славик, как на митинге заговорил, - вновь улыбнулся Киреев.
– Еще полюбопытствую: Мирей, когда у вас день рождения?
– Семнадцатого июля. Я - Рак.
– В каком смысле?
– По гороскопу.
– Тогда, скорее, ракушка... Значит, семнадцатого июля.
– Киреев что-то пытался вспомнить, но не вспомнил и, извинившись, полез в свой рюкзак. Вскоре он достал какую-то тетрадь.
– Так, семнадцатое июля. Память преподобного Андрея Рублева, святителя Андрея, архиепископа Критского... Вот, - обрадованно воскликнул Михаил, - преподобной Марфы, матери Симеона Дивногорца. Марфа Петровна Назарова, по-моему, звучит. А вы как считаете?
– Не понимаю, - честно призналась пока еще Мирей.
– Очень просто: креститесь семнадцатого июля и становитесь в крещении Марфой. Мирей - такого имени в русских святцах нет.
– Разумеется, нет, - согласился Вячеслав. Потом встрепенулся: - Слушайте, ребятки, - взмолился он, - у меня еще дел по горло. Давайте вернемся к нашим баранам, то бишь к тебе, Кира.
– Премного благодарен.
– Шутка. Но давай закончим интервью. Скажи, как к тебе люди во время путешествия относились?
– Хорошо относились.
– Я серьезно.
– Я тоже.
– Ну а случаи смешные были?
– Почему именно смешные?
– Читатель любит, когда
– Может, истории какие забавные в дороге услышал?
– Не знаю, будет ли это смешно... В одной деревне мне домик показали. В нем уже никто не жил. Крыльцо перекосилось, крыша вся в дырах, от оконных стекол и воспоминаний не осталось. А показывали мне его с такой гордостью, будто в нем человек какой великий родился. А так и есть, говорят. Великий, не великий, но память о Полине Матвеевне Тарасовой - она же бабка Поля, она же Тарасиха - всегда будет жить в наших сердцах. Чем же, спрашиваю, была знаменита Полина Матвеевна? Рассказали мне об этой славной женщине, и я понял, как рождаются мифы и легенды. Бабка Поля отличалась очень веселым, даже озорным нравом. На выдумки была просто неистощима. Этакий русский Ходжа Насреддин в юбке. Причем, когда я начинал сомневаться в правдивости тех историй, которые мне рассказывали, люди божились, что все - чистая правда. Одна такая история мне особенно запомнилась. Я бы не возражал, Слава, если бы ты ее записал вместо рассказа обо мне. Бабка Поля как-то сидела у окошка и грустила. За окном весь день шел дождь. Октябрь, одним словом. Все серо и тоскливо. И вдруг говорит она своей родной сестре, с которой много лет жила под одной крышей:
– Нюра, я вот представила, что умерла и вы меня хороните. Вот здесь на лавках гроб поставили.
– Ну а как же иначе, Полюшка? Что мы, нешто не люди.
– Аксинья Безрукова псалтырь надо мной читать станет...
– Все как положено, сестрица. А к чему ты это все?
– Да уж больно мне хочется все это увидеть: и вас, и плачущих, и себя в гробу.
– Что ты такое говоришь?
– Нюра перекрестилась.
– Зачем тебе это все надо?
– Так интересно же!
– Вот сверху на себя и посмотришь. Говорят, что... Тарасиха перебила сестру:
– А если брешут? Если эти... как их... атми...
– Кто-кто?
– Атмисты... в общем, те, кто в Бога не верует, правы? Умру я - и все, темнота. Нюра перекрестилась опять:
– Ты что мелешь?!
– Да ладно, молчу я. Но все одно, больно посмотреть на себя хочется. А надо сказать, что еще года за три до этого бабка Поля приобрела себе гроб. Колхозный столяр Михалыч уважил старуху за две бутылки самогона и шмат сала. В деревне, привыкшей к чудачествам Тарасихи, не удивились. С тех пор гроб стоял в маленьком летнем домике - в тех местах такие домики называют кизяковками.
Если бабке Поле что-то входило в голову, то выбить это оттуда было просто невозможно. Так было и на этот раз. Уже на следующий день во всем послушная старшей сестре Нюра отвезла в районный дом быта заявку на фотосъемку. Это сейчас почти в каждом доме имеется "мыльница", а тогда профессия фотографа была очень даже востребованной.
И вот в один прекрасный день в деревне, где жила бабка Поля, остановился рейсовый автобус. Из него вышел энергичный молодой человек. На плече у фотографа, а это был он, висел видавший виды кофр. Дом Тарасихи приезжий нашел быстро. Зайдя в комнату, где на лавках стоял гроб, он даже не снял кепку. Кроме Нюры, сидевшей у изголовья сестры, никого в комнате не было.