Кубок Брэдбери-2022
Шрифт:
Звали его Боря. Работы за последнюю неделю оказалось много, сменщик заболел, и пахал Боря третьи сутки подряд без передыха. А тут сердце немного прихватило, и он пошёл прилечь в подсобку, а потом увидел меня. Я уже много таких историй слышал – ничто не предвещало опасности, как вдруг оказываешься перед лесом застывших фигур и одним-двумя дозорными, которые тебя и выхаживают. Ни разу мне не попадались те, кто выжил в одиночку. Кто-то из наших сравнивал это с родами – если никто не примет тебя при первом вздохе, то ты обречён. Старик Миннулин, правда, выдавал более пессимистичную версию. «А может, мы на том свете? – встревал он в разговор со своим хитрым татарским
В Убежище я вернулся раньше времени. То, что мы называли своим домом, представляло собой старое замызганное бомбоубежище времён эффективных менеджеров девяностых годов. Наверное, если бы оно сохранилось в первозданном виде, то мы ни за что бы не смогли попасть внутрь. А так большинство комнат были открыты. Мусор мы по возможности прикрыли простынями, одеялами и прочим, благо что вне времени он не пах и не разлагался. Наверное, можно было найти и лучшее обиталище, но заброшенный объект давал больше шансов, что после скрипа мы не погибнем, наткнувшись на что-то решившее изменить своё место в пространстве-времени.
Рюкзак я быстро сдал нашим женщинам – большая часть добытого шла на кухню, а сам повёл Борю представляться Старшей.
Но, видимо, в это время она меня точно не ждала – пришлось кашлять, виновато оглядываясь на Борю, – из дверного проёма штабной комнаты, занавешенного шерстяным одеялом, доносились звуки, которые отнести к служебным было никак невозможно.
Впрочем, вскоре показавшаяся Эльвира Аркадьевна никакого смущения не выказала: форма сидела ровно, глаза смотрели строго и неподкупно. Только розовые щёки разрушали образ железной комиссарши. Пока я рассказывал, как нашел Борю, выслушивал вопросы по обстановке и радовался похвалам, за спиной Эльвиры мягко отодвинулось одеяло. Я невольно хмыкнул – с видом кота, нализавшегося сметаны, мне скромно улыбался Рифкат.
Пересменка с инструктажем проходила бодро, как и всегда после скрипа, Старшая быстро перечислила наши трофеи и со вздохом отметила, что двое дозорных не вернулись: Коротков с отдалённого от нас Бауманского района и Биктагиров, обходивший Ветеринарный институт, – как-то раз там удалось добыть лошадь, с тех пор этот сектор стал обязательным. С Коротковым я толком и не успел пообщаться: недели не прошло, как он начал ходить в дозоры. А вот Биктагирова было жалко. Впрочем, он уже давно производил впечатление человека, потерявшего всякую надежду.
Ни о каком трауре и поминовении речь не шла, обычно церемонии проходили на третьи-четвёртые сутки по времени Убежища. Дело было не в каких-то религиозных нюансах, а в простой логике выживания – ближайшие дни после скрипа давали максимум урожая. Поэтому про Короткова и Биктагирова Старшая ограничилась лишь требованием «внимательно осматривать маршрут движения на предмет спасения пропавших без вести». Все знали, что это бесполезно – во время скрипа исчезают бесследно.
– Молодец, Серёжа, – шепнул мне Рифкат, пока Эльвира продолжала свою речь. – Боря – хороший мужик. Неплохой дозорный выйдет.
– Да ладно, – я был польщён. – Повезло просто.
– Это правда, – кивнул Рифкат. – Но куда без удачи? А она капризная девка.
– Кстати, – вспомнил я. – Как ты со Старшей-то? Она же Толстый Эль была?
– И осталась, – пожал он плечами. – Не люблю я худышек.
Мы замолчали, слушая, как Старшая перечисляет районы, куда отправятся дозорные.
– Жену жалко, – вдруг сказал Рифкат. – Но что я могу поделать? Всё уж, умерли друг для друга. Дочки вот… Увидеть бы ещё разок.
От его слов на меня навалилась такая тоска, что я только и смог банально похлопать сменщика по руке. Ему ближайшие часы топтать мёртвые улицы, а мне спать и надеяться, что увижу сны из того прошлого, которое сейчас выглядит таким светлым и беззаботным.
Надежды мои не оправдались. Через четыре часа я проснулся, судорожно пытаясь поймать ускользающий кошмар. А потом заметил, что рядом с лежанкой сидит Эльвира.
– Что? – спросил я. – Что случилось?
– Да, – хрипло ответила она. – Скрип случился.
– Опять?
Старшая не ответила. В полумраке я видел, как дрожат её плечи.
– Эльвира Аркадьевна?
– Рифкат не вернулся, – сказала она пустым голосом. – Все вернулись, а он нет.
– Как?
Я сел, плохо соображая. Вокруг сопели уставшие дозорные.
– Рифкат же опытный, – тихо сказал я. – Как же так?
– Устала я, – ответила Эльвира. – Сколько можно-то? Три года я здесь. Три. А кажется, что вечно. Вы приходите и гибнете. А я? Зачем я? Вот и Рифкат. Говорила же ему – останься. Новенького надо опекать, ты же мастер. А он…
– Детей он хотел увидеть, – вдруг вспомнил я. – Детей. Ах ты ж…
– Детей, – вздохнула она. – Эх… Всё, хватит.
Эльвира решительно утёрла слёзы.
– Надо будить других. После скрипа нужно срочно…
– Погодите, – я, сам не ожидая, схватил её за руку. – Надо спасти Рифката.
– Это невозможно, – дёрнулась она, но я держал цепко.
– Я знаю, где он жил, знаю, в какой садик ходила его младшая дочка и в какую школу старшая. Наверняка он где-то там. Хоть следы найду, а может, и его самого.
– Ты ради меня, что ли, Серёжа?
– Не только. Он мой друг. Да и всем будет лучше, если пропавшего дозорного смогут найти.
Последний аргумент подействовал – Эльвира не просто была Старшей, она всегда была спасателем, привычно забывавшим о себе. Мне иногда казалось, что только это и держало её в форме столько времени.
– Возьми монтировку, – деловито сказала она. – Мало ли… Уходи сейчас, пока я не подняла всех наших.
Из Убежища я выскочил стремительно, пока Эльвира не передумала. Что не помешало прихватить привычный рюкзак – мало ли. Конечно, всё это авантюра. Где-то в глубине души я был уверен, что Рифката не вернуть. И как я ни пытался вызвать в голове картинки того, что бы могло стать чудом – после скрипа защемило ногу, или оглушило и лежит беспомощным кулем наш дозорный, или… Не знаю. Картинки получались даже правдоподобные, но словно лишённые глубины, как этот застывший мир. Но всё же где-то в тех же душевных задворках какая-то часть меня никак не могла принять гибель товарища.