Кукла и карлик. Христианство между ересью и бунтом

Жижек Славой

(23) Сегодня, кажется, никто не находит Ницше шокирующим — однако это до той поры, пока Ницше принимают за философа, отстаивавшего определенный набор «взглядов» (скажем, на происхождение морали, на религию, на кризис современности…) и сравнивают его потом с другими (вроде Фрейда), спорят или соглашаются с ним. То, что здесь утрачивается, это стиль Ницше — не то, что неверно принимается за «патетический» характер его сочинений, но скорее, напротив, невыносимо наивная серьезность его наиболее избыточных высказываний: если следовать шиллеровскому противопоставлению простодушного и сентиментального, Ницше совершенно наивен. И именно на этом уровне Ницше остается невыносимо шокирующим. Давайте представим, что в адрес теоретика, сопоставимого с Ницше — вроде Юлит Батлер, — сегодня кто-нибудь заявил бы: «Но

человек ли Батлер вообще? Личность она или скорее название болезни? Разве она не гиена, поэтизирующая на могилах маскулинности? Не дойная корова без молока, но с „утонченным стилем?“» А далее представим себе, что кто-то возьмет какого-нибудь раскрученного теоретика и противопоставит его Батлер (подобно тому, как Ницше противопоставил Бизе Вагнеру): «Насколько больше жизни в простом утверждении Марты Нуссбаум, чем в истерическом урчании Батлер?»… Любой, кто находит подобные утверждения «недопустимыми» (а я — во избежание недоразумений — НАХОЖУ их таковыми) и при этом заявляет, что он — ницшеанец — попросту обманщик виртуальная инвектива против Батлер является парафразой из «Казус Вагнер» Ницше. Ср.: «Человек ли вообще Вагнер? Не болезнь ли он скорее?» См.: Ницше Ф. Сочинения в 2 т. / пер. с нем. под ред. К. А. Свасьяна. Москва: Мысль, 1990. Т. 2. С. 534. — Прим. ред.]

(24) Гегель Г. В. Ф. Феноменология духа / пер. Г. Г. Шпета. Санкт-Петербург: Наука, 1992. С. 186–187.

(25) И разве мы не наблюдаем похожий сдвиг в истории герменевтики? Когда два века тому назад успех естественных наук сделал проблематичным буквальное прочтение Библии, возникла герменевтика как учение о том, как можно сколько-нибудь осмысленно воспринимать Библию; потом она расширилась до искусства правильного понимания древних текстов. В этом качестве герменевтика исполняла роль особого предваряющего искусства, которое позднее должно было уступить место (философскому) рассмотрению в собственном смысле: если мы правильно понимаем автора, мы можем начать рассуждать вместе с ним… Затем, однако (при Хайдеггере и Гадамере), герменевтика возвысилась до самой вещи, до фундаментальной онтологии: если, как говорил Гадамер. бытие, коль скоро оно поддается пониманию, есть язык, коль скоро открытость бытия может быть высказана в горизонте предпонимания, встроенного в язык, тогда сама онтология (исследование фундаментальной структуры Бытия) становится делом герменевтики. прояснением имплицитного горизонта значении, в котором бытие нам открывается. Без сомнения, решающим в этом движении является поворот от того, что вначале казалось предварительным/подготовительным шагом, делом особой науки, или техники, или практики истолкования, к тому, что оказалось самой вещью.

(26) Цит. по: Апокрифы древних христиан: исследование, тексты, комментарии. Москва: Мысль, 1989. С. 256.

(27) Ober J. Pontius Pilate Spares Jesus // What If? / ed. by Robert Cowley. New York: Berkley Books, 2001. Тем не менее, можно утверждать, что история Обера дает адекватный ответ тем, кто (подобно Рихарду Вагнеру) говорил, что смерть Христа отнюдь не имеет решающего значения для его миссии, она якобы лишь результат предательства евреев: если бы Иисуса спасли, мы бы получили гораздо более «иудеизированное» христианство.

(28) Она также обессмысливает известный анекдот по мотивам Евангелия от Иоанна (8:1-11). После того как Христос обратился к людям, решившим забросать камнями «женщину, взятую в прелюбодеянии», со словами «Тот из вас, кто без греха, пусть первым бросит камень», он тут же получил удар камнем, а потом воскликнул: «Мама! Я же просил вас остаться дома!»

(29) Всем, кто из бывшей Югославии, этот анекдот напоминает знаменитую историю с Милошевичем: в 1989 году, выступая в Белграде перед стотысячной толпой, требовавшей оружия, чтобы напасть на косовских албанцев, Милошевич ответил: «Я что-то плохо вас слышу». Разве не в этом причина пост-югославской войны: лидер не расслышал воинственных требований толпы? Но, конечно, Милошевич, как всегда, услышал в требованиях толпы свое собственное послание, которое тогда был не готов осознать и признать публично, — этническое насилие

в его истинном виде,

(30) Kendall T., Plath S. A Critical Study. London: Faber and Faber, 2001. P. 95.

(31) Harran R. Lacan's Seminar «On Anxiety». An Introduction. New York: Other Press, 2001. P. 212.

Глава четвертая. От закона до любви… и обратно^*

(1) Этим положением я обязан Алену Бадью (его выступлению на симпозиуме «Павел и современность» в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса 14–16 апреля 2002 года).

(2) Честертон Г. К. Ортодоксия // Вечный Человек / пер. Н. Л. Трауберг. Москва: Политиздат, 1991. С. 425.

(3) Hitchens С. We Know Best // Vanity Fair. May 2001. P. 34.

(4) В этом вопросе я опираюсь на Horell D. An Introduction to the Study Of Paul. New York and London: Continuum, 2000. P. 57–59.

(5) Horell D. Op. cit. P. 20.

(6) Burke K. language As Symbolic Action. Berkeley: University Of California Press, 1966. P. 431.

(7) Fitzpatrick Sh. Everyday Stalinism. Oxford: Oxford University Press. 1999. P. 26–28.

(8) Agamben G. Le temps qui reste. Paris: Editions Payot & Rivages, 2000.

(9) Badiou A. Saint Paul ou la naissance de l'universalisine. Paris: PUE 1998. (См. русское издание: Бадью А. Апостол Павел. Обоснование универсализма / пер. О. Головой. Москва-Санкт-Петербург: Московский философский фонд. Университетская книга, 1999. — Прим. ред.)

(10) См.: Agamben G. Op. cit. P. 170–171.

(11) Вот почему даже высший судия имеет признаки Господина: он всегда манипулирует законом, творчески переосмысливая его.

(12) Связь между политикой и эмоциями можно было бы обосновать с помощью одного сделанного мимоходом, но все же очень важного замечания Адорно, что любовь — это верный способ легитимации тоталитарного и авторитарного режимов: именно потому, что они не способны предложить «рациональной» идеологической легитимации, они могут лишь взывать к «иррациональной» эмоции любви, которая прикрепляется к своему предмету не потому, что у него есть определенные свойства, но потому, что он просто существует.

(13) См., в частности, главу 4 в: Lacan J. The Ethics of Psychoanalysis. New York: Routledge, 1992.

(14) См.: Lacan J. Seminar XX: Encore. New York: Norton, 1998.

(15) Безусловно, любовь сама по себе может действовать в режиме универсального и исключения из него (вы по-настоящему любите кого-то, если вы не превращаете его/ее в центр вашего универсума, если вы даете понять, что готовы отказаться от него/нее во имя некоей высшей Цели). В этом состоит один из главных мелодраматических мотивов: мужчина достоин любви женщины, только если он достаточно силен, чтобы противиться искушению отказаться от всего ради нее, если он дает ей понять, что сможет прожить и без нее. Если же он бросит ради нее все и как раб последует за ней, рано или поздно она начнет презирать его…

(16) Письмо из личной переписки от 24 октября 2002 года.

(17) Rultmann R. Theology of the New Testament. Vol. 1. London: SCM, 1952. P. 264–265.

(18) См.: Santner F.. On the Psvchotheology of Everyday Life. Chicago: University of Chicago Press, 2001.

Глава пятая. Вычитание, иудаизм и христианство^*

(1) Разве католический целибат (запрет на брак для священников и монахинь) не является совершенно антихристианским остатком язычества? Разве он не основывается на языческом представлении о жертве земными плотскими удовольствиями ради доступа к божестве иному jouissance?