Куклу зовут Рейзл
Шрифт:
В английском языке русский звук X может изображаться и буквой Н (эйч) и сочетанием букв СН (си-эйч). Но СН чаще произносится как русское Ч, поэтому Исаак Хайкин, ещё сидя в карантине на острове Эллис-Айленд, уже стал именоваться Чайкиным, Айзеком Чайкиным. Не то чтобы он сам это придумал — он не знал по-английски ни слова, — а просто чиновники иммиграционных служб так его называли, и он стал называть себя этим же именем, чтобы им было понятно. Чайкин так Чайкин, не всё ли равно!
Холодным осенним утром Исаак был отпущен из карантина и вступил на американский материк в районе Бэттери-парка в Нью-Йорке. Ветер с океана пробирал до костей, и Чайкин старался заходить во все попадавшиеся на пути магазины, чтобы хоть немного погреться. Но это удавалось далеко не всегда: в большие и дорогие магазины его не впускали
Так он двигался по Манхэттену в направлении с юга на северо-восток, перекидывая время от времени с плеча на плечо парусиновый мешок с пожитками. В кармане его подбитой ветром куртки хранилась драгоценная бумажка, где рукой отца был нацарапан адрес единственного в Нью-Йорке знакомого человека — дяди Берла. Исаак шёл к Берлу, со страхом думая о том, что он будет делать, если дяди по этому адресу не окажется. Или он не захочет принять Исаака…
А причины для беспокойства были, и весьма основательные. Начать с того, что дядя Берл был вовсе не дядей, а братом мужа маминой кузины. В Америку он уехал с семьёй лет пять назад и за всё это время прислал домой, в Захвылье, только одно письмо, в котором уведомлял, что живёт в Нью-Йорке, что все, слава Богу, здоровы, а жизнь в Америке дорогая. С конверта этого единственного письма и был старательно скопирован нью-йоркский адрес Берла. Но, поскольку написан адрес был по-английски, произнести его вслух никто в Захвылье не мог. Высадившись с парома на берег, Исаак показал бумажку хмурому матросу, возившемуся с чалкой. Тот закончил своё дело, внимательно изучил бумажку и стал было объяснять что-то по-английски, но увидев, что Исаак ни слова не понимает, просто показал рукой направление. Иди, мол, туда, и придёшь. И Исаак пошёл…
Он уже потерял счёт времени и стал опасаться, что сбился с пути. Названия попадавшихся улиц он сравнивал со своей бумажкой — нет, не то… Попытался спрашивать прохожих, но из этого ничего не получалось: они не понимали его, он не понимал их. И тут Исаак увидел в витрине какой-то лавки знакомые с детства буквы, означавшие слово «кошер», и вскрикнул от радости.
Первое, что он ощутил, просунув в дверь голову, был ни с чем не сравнимый запах свежего хлеба — запах покоя, домашнего уюта, семейного счастья. За прилавком маячил человек с заплетёнными в косички пейсами.
— Ну, вус вилсте? — спросил он, и Исаак затрепетал, услышав мама-лошн, родной язык.
— Я ищу улицу… как она называется? — радостно заговорил он. — Я только сегодня утром приехал, а мой дядя… Я ищу дядю, он живёт в Америке. У меня записан его адрес.
С этими словами он извлёк из кармана заветную бумажку.
— Так это Дилэнси, это совсем недалеко, — сказал продавец, взглянув на бумажку. — Пойдёшь дальше по улице, пройдёшь три… нет, четыре блока и свернёшь налево. Пройдёшь мясную лавку Штильмана, ещё три блока — и тут будет Дилэнси. Понял?
— Понял, — неуверенно проговорил Исаак. — А что такое блок?
Продавец сокрушённо покачал головой:
— Смотри: вот так идёт улица, тут пересекает её другая, и тут ещё одна, — чертил он пальцем на прилавке, — а между ними — блок. Откуда ты такой приехал? Подожди, не уходи, я сейчас…
Он повозился под прилавком и протянул Исааку большую булку и стакан горячего молока:
— На вот, поешь. Нет-нет, денег не надо. Покормить такого, как ты, — это мицва.
Подбодрённый горячим молоком и булкой, Исаак зашагал веселее. Он шёл и удивленно озирался по сторонам: в этой части города на каждом шагу были надписи по-еврейски — прямо как в Захвылье на еврейской стороне, но только в десять, пятьдесят, сто раз больше. Он прошёл несколько синагог, множество кошерных лавок, портняжных и часовых мастерских. По улицам ходили евреи в чёрных шляпах и еврейки в париках и громко говорили на идиш. «Шлёмеле! Шлёмеле!» — протяжно кричала из окна пожилая рыжая женщина, и он вспомнил бабушку и как она звала его к обеду.
Исаак отсчитал четыре квартала, свернул налево, миновал лавку Штильмана. Он старательно сверял названия улиц с бумажкой и наконец
2
Орден Красного Знамени
В боевом 1918 году Арону Хайкину исполнилось восемнадцать лет, он был рабочим на мельнице — таскал мешки. Отец к тому времени умер, старший брат жил где-то в Америке, Арон был единственным мужчиной в семье, состоящей из четырех человек: его самого и матери с двумя дочками. Семья жила, мягко выражаясь, весьма скромно: еле-еле хватало на пропитание. У бедных девушек шансы на замужество были совсем небольшие, а пока сёстры оставались в семье, Арон не мог жениться. Хотя по тогдашним понятиям ему уже следовало подумать о невесте.
И вот однажды августовским утром в их родное местечко Захвылье вступил казачий отряд какого-то «батьки» какого-то очередного цвета. До того в Захвылье побывали уже всякие борцы за правду и народное счастье — и белые, и красные, и зеленые. Но все они проходили не задерживаясь. На этот же раз отряд расположился на постой, и в середине дня начался жестокий еврейский погром, в котором приняли участие и местные жители: население городка примерно поровну состояло из евреев и неевреев.
Мельница, где работал Арон, находилась в двух верстах от местечка. Первым побуждением парня, когда слух о погроме достиг его ушей, было бежать домой, чтобы защитить семью. Но владелец мельницы Хома Грищук буквально силой удержал его: «Куда ты? Тебя замордует первый же встречный казак, домой ты нипочём не добежишь». Не отпустил он в местечко и других работавших у него евреев и тем самым, скорее всего, спас им жизнь. Вообще Грищук, можно сказать, хорошо относился к евреям — в том смысле, что не разделял господствующего мнения, «шо усих жидив трэба поубивати».
Ночью Арон всё же прокрался к себе домой… вернее, к тому месту, где до вчерашнего дня был его дом. Он застал остов дома с разбитыми окнами и обезумевшую от горя мать. С окаменевшим лицом без единой слезинки она сидела над телами двух дочерей…
На следующее утро в Захвылье вступили красные. Весь день в местечке хоронили убитых. Вечером красный командир товарищ Кумачёв собрал жителей еврейской половины Захвылья, обещал наказать погромщиков и предложил молодым людям добровольно вступать в Красную Армию, поскольку все равно мобилизуют. И Арон Хайкин вступил. Полуживую мать оставил на попечение её замужней сестры, а сам ушёл с красными. Когда он записывался, командир товарищ Кумачёв посоветовал сменить фамилию, поскольку «Хайкин» звучит недостаточно революционно. Он предложил фамилию Рабочев, Аркадий Рабочев. «Ты на мельнице кто? Рабочий человек, верно?» Арон согласился, а командир тихо добавил: «Я ведь тоже раньше назывался Кацман…»
Виновных в погроме так и не нашли, всё свалили на казачий отряд. Но одного жителя всё же расстреляли — Хому Грищука. Не за погром, а за то «как есть буржуазия и эксплуататор трудового народа». Так объяснил товарищ Кумачёв тем беспринципным евреям, которые пришли хлопотать за арестованного Грищука. «Где ваша классовая сознательность, товарищи евреи?!» — возмутился товарищ Кумачёв.
В рядах Красной Армии Аркадий Рабочев сражался храбро, о чём свидетельствовали боевые награды, украшавшие его грудь. И среди этих наград — орден Красного Знамени, один из первых в стране; Аркадий получил его за «личную храбрость и находчивость», проявленные в боях за Каховский плацдарм в сентябре 1920 года. Он воевал там под непосредственным командованием легендарного красного маршала Василия Блюхера, чем очень гордился (и что потом, как говорится, вышло ему боком, но это потом).
Демобилизовавшись из армии ввиду тяжёлого ранения, Рабочев поступил в Киеве в политехнический институт и окончил его, став специалистом по сельскохозяйственным машинам. Далее карьера молодого инженера, героя войны, кавалера ордена Красного Знамени, члена партии, развивалась с головокружительной скоростью. К тридцати семи годам, то есть к моменту ареста, он занимал пост заместителя министра в правительстве Украины и был членом ЦК республиканской компартии.
3
Пожар