Кукук
Шрифт:
Однако когда начались эти проблемы, пришла закономерная мысль — уехать в эмиграцию. Мне с женой. У жены отец — еврей. Германия принимает еврейских переселенцев. Её родители сперва не хотели ехать. Но сказали нам, чтобы мы на всякий случай вписали и их имена в анкету. Вот. И пришло через год, когда моей армейской истории уже не суждено было случиться, приглашение. Добро пожаловать в Германию! Заграница тогда для большинства была сказкой — неким раем на земле. Но я к тому времени работал и хорошо зарабатывал. Особого желания уезжать уже не было. Однако, функцию локомотива взяли на себя родители жены. Им вдруг захотелось. Дело в том, что у моей сестры есть брат. Он меня младше на пару лет. Он психически болен. Очень тяжело. Шизофрения и что-то ещё вдобавок. В последнее время тёща, отчаявшись получить
Врач делает пометки на своей (моей) генограмме. Карандашом. Говорит, что позже сделает её аккуратнее. Записывает она ужасно много. Столбики с информацией начинают напоминать наклоном пизанскую башню. Строчки просачиваются между многочисленными блоками, упираются друг в друга. Весь лист схож с планом военных действий. Мне обещают потом отдать его на память. [Забудут отдать. К теме генограммы мы больше не вернёмся].
Грегор извиняется и уходит. Ему явно стало скучно.
Когда это было? Ганновер '96. Что было дальше? А дальше мы стали искать здесь рай и не нашли его. Было, конечно, много хорошего, но основополагающие вещи оказались нам недоступными. Думалось, что язык выучится за полгода и тут же найдётся работа. Не выучился, не нашлась. Денег от пособия было достаточно, но как-то под завязку. Потом 3 года я отработал на берлинскую студию. Опять безработный. Пошёл учиться. Закончил телевизионную школу. После неё работал лишь «по-чёрному» или по другим специальностям. Вечно был недоволен собой, пытался выучиться чему-то, что, как казалось, будет востребовано на рынке рабочей силы. Бился с компьютером. Когда уставал от упражнений — занимался выматывающим хобби. Жене эти мои самообучения казались развлечениями.
У меня очень плохая память. Чтобы что-то запомнить, я должен сотни раз проехаться по теме, тогда я ей овладеваю. Соответственно жуткая трата времени. На то, что у некоторых уходят дни, у меня уходили месяцы.
Жену всё это бесило, т.к. все вокруг, вроде как, живут лучше нас. При этом она сама ничего не делает, не пытается даже найти какое-то призвание себе самой. Отговоркой на все случаи жизни были — дети и домашнее хозяйство. Но это лишь отговорки. Начали часто ссориться. Однажды она от своей злобы на меня ударила ногой мой ноутбук, отчего его пришлось выбросить. Она неоднократно говорила мне, что ненавидит меня. Я считал, что это всё временные трудности. Потом Таня написала мне письмо, в котором просила меня уйти из семьи. Так будет лучше для неё и для детей, которым нужна здоровая мать. Я её, получалось, что так, делаю больной. Для меня это было ударом. За полтора месяца я похудел на 13 килограммов, появилась седина. Я пытался забыться в гулянках с друзьями, но это не помогало. Начал искать отдельное жильё. Через четыре месяца нашёл. Незадолго до этого мы как-то опять сошлись, простив друг другу, но это длилось недолго, я опять стал Татьяну раздражать. И ушел. Ждал — когда она позовёт обратно. Потом позже узнал от общих друзей, что она тоже думает, что мы скоро сойдёмся. И тут на сцену выходит красавец Торстен.
Фрау Брюнинг: О да!
Человек, вместе с которым она чувствует себя женщиной. Он старше её. Он наверняка работает, может себе многое позволить — красиво ухаживать, например. Я для Татьяны схожу со сцены. Меня больше нет. Она не против встречаться раз в неделю за обедом вместе с детьми, она не препятствует моему общению с ними, но на большее, чем на дружбу, мне больше не стоит надеяться. Мне ужасно больно. У меня уже непрекращающаяся депрессия. Но ведь дети любят вас, а не этого Торстена! У них друг с другом хорошие отношения. Как это? Откуда вы знаете? А из рассказов детей и их рисунков. Знаете, бывают такие: Мама, Сева, Настя, Торстен, взявшись за ручки. Да уж! Как зовут детей? Сева и Настя. Сколько им лет? Девять
Я некоторое время ещё общался с детьми, но это было очень больно. Ужасно больно отдавать их назад. Да и дети видели это моё состояние. Депрессию невозможно скрыть. Это верно. И начались недели, а потом и месяцы, когда мы не виделись. Татьяна жила в другом мире. Он уже с моим не пересекался. Пару раз я звонил ей, умолял «простить»… Я ей был уже совершенно не нужен, она тяготилось мной. Тогда я решил справиться с собой радикально. Но прежде мелькнула промежуточная фаза. Попасть в клинику? Нет. Уехать из Германии. Показать этим сумасшедшим шагом, как мне без Татьяны тяжело. Она восприняла это как должное. Мол, ему там полегчает. Накануне отъезда я сказал ей по телефону, что думал, что достучусь-таки до её сердца, что… Она в ответ, что мы об этом поговорим, но чуть позже. Ей сейчас нужен покой, она никого не хочет. Она никого не любит — ни меня, ни Торстена. Последнее утверждение, как я узнал позже, было ложью. Главное, мол, дети. И она должна разобраться с собой. Я уехал. Начал работать. Всё было более-менее нормально. Очень трудно с родителями, но жить можно… Работа интересная. Хорошо платят. Хорошие люди. Но депрессия не уходит. Более того, она всё больше обостряется. Я постоянно натыкаюсь в Питере на места, связанные былой историей с моей женой. Это невыносимо. Ребята, мои коллеги, видят всё это, и им нелегко выдерживать меня, моё состояние… Я понимаю, что я им в тягость.
Вынырнув в зимнюю паузу на студии, я не знал, что делать. Понял, что всё, пришло время покончить с собой. Позвонил Тане, сказал об этом. В какой-то момент она начала говорить вещи, которые дали мне чёткую надежду, что она не против моего возвращения в семью, но ей стыдно перед окружающими за свое поведение все эти годы, она не знает, что делать, пытается отложить, говорит, что приедет на зимние каникулы, через месяц, в Питер, и мы поговорим. Я оживаю. Через неделю мои надежды гаснут. Я не верю. Я звоню вновь. Таня ничего не хочет слышать о моём возвращении. Всё сломано. Потом я узнаю, что она не приедет. Якобы из-за дороговизны билетов.
Из питерского письма.
Приехал домой. Ходил весь вечер взведённый. Не буду Таньке звонить, не буду… Не выдержал — позвонил.
Начал ей о горе о своём рассказывать. Не могу так дальше, в петлю лезу…
Она тут же быка за рога: а ты вспомни, каким ты был! я для тебя как мебель была! ты со мной ни разу в отпуск не съездил! …я всё одна!
И так раз за разом.
Я пытаюсь её остановить, подумать не о былых претензиях, а о том, что можно исправить, всё-таки два года прошло, уже на третий зашкалило.
Она ничего не слышит и давай опять по новой: я сейчас не готова, мне надо время, ты меня упрекал в том, что я одежду себе покупаю, мол, вон уже целый шкаф шмотья, ты мне то, ты мне это… я тебе нужна стала, только когда меня другой захотел…
Я о своем: люблю и иначе ничего не получается, а на Торстена твоего мне насрать, нет его для меня.
Таня: ты меня в розовых очках видишь, я стала не такая, как прежде…
Затем начинает ломаться: а как ты себе это представляешь? что ты так вот просто сюда приедешь? а что я всем скажу?!.
Я: для тебя что — важно, что об этом другие скажут?
Она: да! вот я такая… а ты всё со своим Лимоновым… я тебе не верю, я тебе больше не доверяю, ты меня предал (а мне всё время казалось, что это она меня предала; но история пишется заново, то, что было в наших отношениях следствием, у Тани давно превратилось в причину, и я уже не берусь это оспаривать, легче самому в это поверить)… я не могу так просто… я тебе не верю.
Я: но другого выхода нет, это уже невыносимо всё стало…
Таня: что ты предлагаешь? что ты завтра приедешь? почему я теперь должна ломать свою жизнь, у меня всё настроилось, я теперь не просто мама какая-то, у меня есть дела… и для детей это будет стресс (!!!)
Я: а как мне быть?
Таня: а ты сам виноват, надо к врачу сходить (!!!) со своей депрессией.
Опять упрёки из прошлого. Начала плакать.
Говорит: у меня тоже депрессия, я из-за этого старая стала… Говорит, что приедет на каникулах в Питер с детьми, тогда и поговорим. Закончила: представляю, что ты мне за отпуск устроишь своими разговорами…