Кукурузный мёд (сборник)
Шрифт:
Звездой Альдебаран сверкал из табачного дыма редкий алмаз…
…Ожила вдруг мертвеющая на стене радиоточка. Затрещала, прокашлялась. Шесть утра уже, машинально подумал Петреску. Заиграл гимн страны.
– Дештяпте те ромыне, – запело радио («вставай румын» – первые строки гимна).
Баран от неожиданности уронил папироску себе на шерсть. Вздрогнул. Зашипел.
А лейтенант Петреску резко вздернул опустившийся было к груди подбородок.
* * *
…глядя на гаснущие в глазах барана отражения
Подумалось вдруг некстати.
– Если, согласно теории баранов с планеты Кропекс и Марса с Энгельсом, – подумалось.
– Человек не работающий превращается в барана, – подумалось.
– А баран работающий превращается в человека, – подумалось.
– То в кого превращается человек работающий? – подумалось.
– Уж не в Сверхчеловека ли? – подумалось.
Тяжело дыша, скатил тело расстрелянного глубокой ночью шпиона с планеты Кропекс в вонючую яму. Туда же, – но уже с сожалением, – скинул тела стажера, машинистки и стукача. Оставить их в живых не представлялось никакой возможности. В час, когда планета находится в опасности, знал Петреску, утечки недопустимы.
Как и жалость.
Закопав яму, бросил лопату в кусты поодаль, закурил. Оглядел яму поодаль, побольше. В ту он поскидывал трупы овец из отары Георгице.
Звездное небо, обычно такое умиротворяющее и милое, глядело на него миллионами глаз вторжения. Мерцали спутники шифрограммами пришельцев и врагов. Марс алел не пустынной красноватой из-за освещения пылью, а кровью солдат армии вторжения. Венера бухла не влажным слизняком и не античной Афродитой, а источником воды для авангарда пришельцев.
Космос нам Чужой, знал теперь лейтенант.
Как знал он и то, что всё только начинается.
И что ему предстоят еще годы отшельничества и невидимой никому борьбы. Лейтенант намеревался создать на Земле специальные центры – вроде насыпных рисунков в Наске, – с тем, чтобы корабли пришельцев ошиблись в расчётах и разбились уже при приземлении. Ложные костры береговых пиратов, вспомнил уроки истории Петреску. Взглянул последний раз в небо. Отвернулся.
Пошёл прочь.
Подарок Государя
«… признаюсь честно, – получив известие Государя-Батюшки о том, что мне надлежит в ближайшее время прибыть в Бессарабский уезд, дабы возглавить комитет правительственный в целях укрепления власти российской в сиём месте, недавно приобретенном Короной, – я не был обрадован. По слухам, Бессарабия, коей мы владели в позапрошлом веке, когда знамена большевистских безбожников трепетали над стенами большой Кремлевской мечети, – тогда собора Василия Блаженного, мир ему, – представляла собой пустынную землю, населенную лишь малоизученным в современной Рашкоимперии народом „еврейцы“, с редкими вкраплениями „молдаван“ и, якобы, „гагаузов“, о коих, впрочем, никакими
– Тук-тук-тук-тук, – отстукивали километры колеса поезда, несшегося по выжженным степям Малороссийской губернии.
– Тук-тук-тук, – напевали они.
Молодой генерал-губернатор Бессарбско-Одесского уезда, статский советник господин Лоринков, прикрыл глаза, не выпуская из рук стального пера. На том было выгравировано «От Государя, с Божией милостию». Многие советники Его Величества хотели бы получить такое именное стило, подумал довольно Лоринков, но для этого требовалось проявить недюжинные административные способности.
Генерал-губернатор, – которому на днях исполнилось всего двадцать девять, – такие способности проявил. В 2143 году он, срочно прибыв в Тамбовскую губернию, где волновались переселенцы из Таджикистонского ханства, сумел уговорами и убеждением главарей восстания распустить чернь по домам. Энергичными мерами Лоринков также навел порядок в системе хлебоснабжения губернии, – отчего и начались волнения, – и переселенцы-гастарбайтеры были усмирены окончательно. Конечно, пришлось проявить и твердость: самых активных вожаков волнений Лоринков велел заковать в кандалы ручные и ножные, и вести пешком за своим экипажем до самой Москвы. Там, на Лобном месте, злодеев и предали казни…
Государь – молодой Абдулазан Абрамович, – с большим удовлетворением воспринял известия об успешных действиях молодого, но дельного губернатора.
Имя Лоринкова произнесли после имен Аллаха Всемилостивого, Государя, и членов его семьи, на торжественном молебне в мечети на Красной площади. Сам Лоринков был из иноверцев, – католиком, – но Рашкоимперия в это время как раз отошла от религиозных преследований. Многие иностранцы, особенно из католиков – православным традиционно не доверяли, – назначались на высшие посты в государстве… После Тамбовского мятежа была срочная командировка на Дальний Восток, где Лоринков улаживал пограничные споры с китайцами, да так успешно, что получил титул графа Уссурийского и кинжал с выгравированной благодарностью от цесаревича Ахмада… Затем карательная экспедиция – пришлось быть жестоким – в Эстонский улус, где остатки чухонцев, разыскав потрепанное черно-белое знамя, якобы, бывшее в далеком 20 веке символом их независимости, попробовали бунтовать. Лоринков вспомнил бледные, измученные лица чухонок, которых джигиты его частей привязывали друг к другу и топили в Балтийском море, и поморщился.
Ведь генерал-губернатор был либерал.
Лоринков считал, что только земства, прививки и свободная пресса смогут поднять общий и пока низкий уровень гигантской Рашкоимперии, раскинувшейся от Аляски до Вены. О чем не стеснялся и не боялся докладывать Государю.
– Эй, а, – говорил задумчиво Государь в таких случаях.
– А, эй, на, – говорил он.
– Оп-па-оп-па, – говорил он.
– Их-ха, их-ха, – говорил он.