Кукурузный мёд (сборник)
Шрифт:
Патронов в пистолете оказалось семь.
Подвал сокровищ
Слепец появился в деревне дождливой ночью.
Пастушонок Сашок Танасе хорошо запомнил ту зловещую ночь…
– С неба, разверзшегося, словно нутро рожающей овцы, – писал Сашка.
–… лилось, словно из рожающей овцы… – так описывал тот день Сашка.
Описывал красочно и в клетчатой тетрадке, потому что мечтал поступить в Литературный институт и один знакомый – по переписке – писатель посоветовал Сашке все свои впечатления именно что записывать.
– С неба капали крупные, словно слезы овцы, капли, –
– Звонкой капелью капали они, звеня «кап-кап», – писал он.
– Вызвенивая звонящей звонью, позванивали они, – писал он.
– Капая каплею об капель, – писал он.
После чего перечитывал, сдерживая дыхание от восторга и от того, что писал все это тайком в хлеву, где свиней держали. Капая каплею об капель… Получалось, на его взгляд, недурно. Наверное, именно поэтому тот самый знакомый по переписке – какой-то завистливый графоман Шаров, которому Сашка слал образцы своего творчества, – и позавидовал пастушонку, и написал, что это никуда не годится. Мол, не проза, а какой-то «шаргунов». Что это такое, Сашка не знал, и знать не хотел. Он просто нашел имя фамилию этого Шарова в каком-то журнале, сохранившемся со старорежимных времен, и спросил у него совета. Видно, зря. Видно, позавидовал мудак московский таланту и гению юного молдавского пастушка, думал Сашка, с огорчением перечитывая отрицательную рецензию на свой гениальный, – конечно же, – рассказ. А ведь было в нем все правда… Сашка, даже когда уже вырос и все-таки стал членом Союза Молдавских Писателей, так и не смог забыть событий той ночи, и последующих дней.
– Превративших будни нашей деревушки… – писал Сашка Танасе.
–… В увлекательнейший роман, – писал Танасе.
– Который я и имею честь предложить тебе, о читатель! – писал Сашка.
– За мной же, в путь! – писал он.
– И пусть не страшит тебя любовь, поражающая словно грабитель, – писал он.
– Ножом в сердце! – писал он.
И по херу, что нечто подобное уже написал какой-то московский мудак.
* * *
О том, что этот человек слепой, Сашка догадался сразу. Ведь человек шел зигзагами, пошатываясь, спотыкаясь, и падая. Упав, он долго лежал на земле, почему-то блевал, и жалобно вскрикивал:
– Козлы! – вскрикивал он.
– Согласно теореме Ферма на восемнадцатой станции выдадут горячего супа, – вопил он.
– И поскольку я был с вами незнаком, вы не имеете права на сатисфакцию, – стонал он.
– Отныне и потому что при плюс восемнадцати не расцветают даже фиалки, – говорил он.
– Буэээээ, – завершал он монолог.
Видимо, от того, что он ослеп, этот человек еще и помешался в рассудке, подумал Сашка. А когда подошел поближе, то почувствовал, что человек еще и лечил свою слепоту какой-то мазью с сильной примесью алкоголя. Она очень сильно пахла. Мужчина, лежавший в грязи, кажется, потерял сознание.
– Бедняга, – подумал Сашка, и на всякий случай вытащил из кармана пришельца кошелек.
– Ночью все кошки серы, – сказал слепец, схватив вдруг ногу пастушонка Сашки, отчего тот обделался.
– Кошелек, – сказал слепец и щелкнул зубами.
– Где я? – спросил он, когда Сашка беспрекословно протянул кошелек.
– Это деревня, – волнуясь, сказал пастушок.
– Деревня Нижние Гратиешты, – уточнил он.
– Есть ли здесь постоялый двор, юноша? – сказал слепец.
– Постоялый двор? – переспросил Сашка, пытаясь вспомнить, что значит этот оборот в русском языке.
– В смысле,
– Или в постое подворовать? – сказал он.
– В смысле, переночевать где можно? – сказал слепец.
– В хлеву, – сказал Сашка.
– Я и хлев?! – сказал слепец.
– Сик транзит глория мунди, – сказал он, и добавил – веди.
По пути Сашка внимательно оглядел слепца, державшего его за руку. Одет был мужчина в черный плащ, на голове у него был черный колпак, как у мага в кино про Гарри Поттера. На ногах – грязные резиновые сапоги. Пахло от мужчины спиртом и блевотиной. На глазах чернела повязка. Все это Сашка рассмотрел при вспышках молнии, потому что была ночь и шел дождь. Сашка просто вышел ночью до ветру, и увидел, как слепец бредет и шатается по центральной дороге села… Проводив слепца в хлев, Сашка вернулся домой. А на следующее утро проводил незнакомца в мэрию, а позже – в дома бабки Параскевы, где слепец снял комнату.
– Мои условия это завтрак в номер и спиртное олл-инклюзив, – сказал он бабке.
– Ась? – спросила бабка.
– Ключ от подвала мне, – сказал слепец.
Вырвал ключ из костистой руки бабки, и повесил его себе на грудь. В принципе, это было лишнее – дверь в подвал слепец не закрывал, потому что проводил там 23 часа из 24—х, и часом пропуска был обязан лишь посещению туалета, – но слепец вообще оказался странным. Все жители села это подметили. Впрочем, он исправно платил за еду, кровать и вино, так что вопросов к незнакомцу не было. За исключением одного – как же его, все-таки, зовут. Слепец, почему-то, упорно не желал говорить свое имя и просил называть себя Гениальный Незрячий. Все его так и называли.
Один хер никто не понимал, что это значит.
* * *
Упиваясь дешевым винищем, и отравляя воздух в своей комнаты после добротных фасолиц (блюдо из перетертой фасоли – прим. авт.) бабки Параскевы, беглец Лоринков не раз с горькой усмешкой сравнивал своей нынешнее состояние с блестящим прошлым. Скажи ему кто год назад, что он – один из самых богатых прорабов Подмосковья, – будет жить в полуподвальном помещении типа хлев, Лоринков рассмеялся бы ему в лицо. Так и сказал бы:
– Ха-ха-ха, – сказал бы он.
А ведь когда-то Лоринков был вознесен на самую вершину социальной пирамиды молдавского общества! Каждую весну и осень он набирал строителей для работы на дачах Подмосковья и вывозил их в Россию. Сам Лоринков не работал, носил кепку как у прораба в документальном фильма «Наша Раша» про гастарбайтеров, и портфель для ноут-бука с семечками и солеными огурцами внутри. Слава о его работягах гремела по всей Москве. Именно молдаване Лоринкова реконструировали Грановитую Палату Кремля, после чего там пропал гранит… Возводили новые купола собора Василия Блаженного… Строили катки в Сочки в преддверии грядущей Олимпиады… Это были самые дешевые строители в мире, потому что им не платили ничего. Обычно в конце работ Лоринков собирал всех на пир, в решающий момент закрывал двери помещения поплотнее, и поджигал здание. После этого он снова ехал в Молдавию, рассказывая, что прежние работяги получили бешеные деньги, и сразу же уехали в Италию. Со временем это приняло такие масштабы, что, по данным Департамента статистики Молдавии, убыль населения от подобных фокусов составляла 14 процентов от общего уровня рождаемости. Но молдаване, – поиздержавшиеся в нищете, – как мотыльки на лампу слетались на объявления подлого прораба.