Кукурузный мёд (сборник)

Лорченков Владимир Владимирович

– Ну зверь такой с крыльями летучей мыши и мордочкой еврейской художницы Лены Хейдиз, которая обожала рисовать картины о химере русской души, – сказал Лоринков.

– Что, животные, не понимаете культурных пластов? – спросил он.

– Кретины, – сказал он.

– Чмолоты, – сказал он с гордостью, потому что считал себя единственным уцелевшим носителем русского языка, знающим как правильно произносить «чмо» во множественном числе.

– Эль кретинос, – добавил он, потому что учил испанский.

Курсанты

Молдавии – страны, отменившей среднее образование еще двадцать лет назад, – виновато молчали. К тому же, – как им объяснили, – что учитель просто обязан унижать ученика, издеваться над ним, бить его, оскорблять… По крайней мере, такое Лоринков тоже видел в каком-то американском фильме.

– Но вернемся к загадочной русской душе, – вернулся к загадочной русской душе инструктор Лоринков.

– По мнению интеллигенции, во многом породившей химеру русской души, эта самая душа есть не что иное, как химера, – объяснял он.

– Что есть это утверждение? – сказал Лоринков.

– Оно само есть не больше, чем химера, – говорил Лоринков.

– Такая же, как интеллигенция, ее породившая, – сказал он.

– Иными словами, мы видим перед собой иллюзорную картинку, на которой уродливая химера с пейсами держит в руках картинку с химерой в валенках, и смеется над ней, – сказал Лоринков.

– И все они – и в валенках и с пейсами, – не больше, чем химеры нашего воображения, – сказал он.

– Понятно? – спросил он.

– Вопрос, – поднял руку студент Василика.

– Слушаю, – сказал Лоринков и отыграл сет на флейте.

– Что такое валенки и пейсы? – спросил Василика.

– Это такие же никчемные псевдо-национальные атрибуты, как твоя сраная кушма (высокая молдавская шапка – прим. авт.), – сказал Лоринков.

– Моя кушма…. да что вы о ней знае… – сказал обидевшийся Василика.

– Сто раз до реки и обратно, – сказал Лоринков.

Группа поднялась и потрусила к реке. Василика, поправляя высокую кушму, шептал проклятия в адрес мудилы-инструктора. Ведь у парня не было ничего дороже, чем эта шапка. Она досталась ему от отца, погибшего в Приднестровье. Василика зажмурил глаза и заплакал. Так он и бежал, пока его не поймал патруль пограничников и не вернул в лагерь, где Василику по ошибке приняли за дезертира и посадили на ночь на дно тренажера «яма даймё».

Сидя в яме, Василика вспомнил отца…

* * *

– Руки на стену! – крикнул большой усатый казак.

Маленький Василика, дрожа, встал к стене и положил руки на стену. Рядом стоял его отец, простой учитель Тудорика Ридманеску. В Бендерах его все уважали и любили, особенно после того, как он возглавил местное отделение национального фронта за освобождение МССР от русской сволоты. Тех, кто не любил и

не уважал Тудорику, находили утром на улице мертвыми и обгоревшими. Так что простой учитель – скромный, образованный, воспитанный, – стал настоящим объектом поклонения в Бендерах. Когда началась война с Приднестровьем, Тудорика отошел от дел, потому что не хотел, чтобы на улице утром мертвым и обгоревшим нашли уже его. Но мальчик Василика – ему только исполнилось шесть лет, – знал, что по ночам папа отправляет шифровки в Кишинев.

– Кишинев, Кишинев, я Розалия, – говорил отец в, почему-то, сливной бачок.

– Розалия, ты что, баба? – спрашивал Кишинев.

– Я маскируюсь, – отвечала Розалия, ну, в смысле Тудорика.

– Сегодня в город прибыло пополнение в составе… – говорил он в бачок.

– На вооружении присутствуют образцы… – докладывал он.

Время от времени Тудорика смывал бачок. Ну, для конспирации. Из-за этого Кишинев нервничал и все равно называл Тудорику козлом. Маленький Василика гордился отцом… Война шла к своему логическому завершению – молдаване должны были проиграть, как обычно, – когда шпиона предал кто-то из местных. И в квартиру ввалились пьяные казаки…

– Руки на стену! – крикнули они.

– Ну что, Розалия-Тудорика, – сказали они.

– Пришло твое время, гнида, – сказали они.

– Я не понимаю, о чем вы, – сказал отец Василики, подмигивая сыну.

– Мы в курсе, что канализационная труба связывает твой унитаз с Кишиневом, – сказали казаки.

– Сейчас мы тебя расстреляем за шпионаж, – сказали они.

– Шпионаж это когда за границей, а я у себя дома! – крикнул Розалия-Тудорика.

– Валите в Чечню! – крикнул он.

– Мы что, кретины?! – крикнули казаки в ответ,

– В Чечне убивают! – крикнули они.

– Здесь, впрочем, тоже, – крикнули они.

Нажали на курки. Словно в замедленной съемке замерший от ужаса мальчик видел, как пули вылетают из стволов автоматов, и, со злорадными русскими ухмылками, летят в его отца. Тудорика в последнем прыжке прикрыл тело сына, и упал, растерзанный пулями.

– Тратататата, – стучали автоматы казаков.

– Пидо-до-до-до-ры-ры-ры-ры… – в такт выстрелам пытался оскорбить врага перед смертью Тудорика.

Когда отец умер и казаки ушли, маленький Василика выполз из-под тела Тудорики и заплакал.

– Не плачь, сынок, – сказал отец.

– Отец?! – сказал Василика.

– Все ок, мы, молдаване, и после смерти разговариваем, – сказал Тудорика.

– По крайней мере, так писал в своем мистическом рассказе проклятый писатель Лоринков, которого мы ненавидим за то, что он пишет книги про молдаван, не получив на это лицензию, – сказал Тудорика, и Василика впервые услышал эту фамилию.