Культ свободы: этика и общество будущего
Шрифт:
В-3-х, возможен вариант, когда жизнью правит математика. Своего рода математически детерминированный альтруизм. Схема возникновения сотрудничества тут описывается теорией игр, если считать игроками коллективы и принять некоторые допущения, например, что коллективы однородны и не подвержены влиянию непредсказуемых эгоистичных верхов. Во-1-х, соседи вечны, на другую планету они не улетят, им при всем желании не удастся скрыть "репутацию" и избежать наказания, во-2-х, временные предпочтения крупного коллектива практически постоянны, в-3-х, их внутренняя политическая кухня доступна анализу и пониманию. Тоже правдоподобно, но что, например, мешает сильному нагнуть слабого? Ведь игроки явно в разных весовых категориях?
Остается единственный ответ – люди стали настолько моральны, что возлюбили мир. Об этом и рис. 1.6 говорит. Насилие перестало восприниматься как должное – слишком много тех, кто не только не хочет
Этот блестящий результат стал следствием долгих, тысячелетних процессов внутри коллектива. Племенные структуры размывались, семьи уменьшались и укреплялись, превращались в базовую хозяйственную ячейку, в которой расцветал ранний индивидуализм. Индивид накапливал знания и навыки, сотрудничал и специализировался. С развитием культуры росла уникальность личности и ее ценность, отличная от силовой. Появилась потребность в свободной торговле, личной выгоде и автономной морали. "Я" стало таким же важным, как и "мы".
5 Расслоение коллектива
– Вершина иерархии и дно морали
Второй важный аспект процесса, который я пропустил в спешке к будущему – изменения иерархии. Параллельно расширению коллектива по горизонтали, шло расслоение по вертикали – большой и сильный коллектив требовал новых схем управления и соответствующих норм. Власть росла в размерах и влиянии. Появление родов внесло свой вклад. Одни роды оказывались ближе к вершине, накапливая собственность и моральный авторитет, другие оседали внизу или даже исчезали не сумев закрепиться, растворяясь в общей массе. Так возникла система сословий, положение в которой определялось происхождением.
Господствующая каста вместо опоры на личные характеристики, главным образом силу и мужество, стала формироваться преимущественно по наследству, что сменило указанные личные качества на групповые, которыми стали происхождение и вытекающие образование, воспитание и накопленные ресурсы, а к моральному мотиву чести добавились верность и преданность. Этому процессу способствовало то, что войны стали все менее зависеть от конкретных людей, а все больше – от масс, их организации, вооружения, настроя. Верхушке уже не требовалось самим быть войнами, достаточно было обладать властью над войнами, а потому в дальнейшем воинское сословие, вырастая параллельно росту коллектива, превратилось в аристократию, но уже не только не воинскую, а в болезненно вырожденую, хотя по прежнему могущественную. Честь превратилась в тщеславие, богатство – в роскошь, мужество – в изнеженность. Но были опять таки и плюсы, хоть по большей части показные – великодушие, честность, жалость к слабым, обиженным и побежденным, что можно обьяснить желанием выделиться, отделить свое сословие от всех прочих, продемонстрировать превосходство. Также появилось понятие о правом и неправом, о формальной справедливости, что обьясняется, с одной стороны, значительной ролью образования – т.е. идей, а с другой, ростом размеров верхушки и усложнением ее структуры. Отношения внутри верхушки стали напоминать договор. Нормы поведения, поединков, обменов, распределения привилегий и тому подобного усложнились и выросли в количестве, они стали оформляться в виде письменных законов, поскольку договорным нормам требовалась ясность. Упоение властью приводило к тому, что верхушка выступала не только судьей, но и источником законов, которые посредством насилия внедрялись в массы. Однако, оные законы, в силу их сомнительного происхождения, не отличались справедливостью. Соответственно, временем жизни они также не отличались. В дальнейшем, высшие роды, перемешиваясь, выделили знать как единое сословие, принадлежность к которому стала важнее, чем род и этничность. Знать стала интернациональной и откровенно паразитической, что заметно и сейчас.
Характерно отношение к нижестоящим, особенно самым низшим, которых никак не хотелось принимать за людей, наделенных хоть каким-то достоинством. Они служили ресурсом. Культ насилия достиг своего естественного аморального предела и выродился в культ эгоизма. Если культ насилия был следствием постоянной войны, то эгоизм стал следствием праздности. Паразитизм, издевательство над подданными, принципиальное нежелание трудиться и приносить хоть какую-то пользу, жизнь ради безудержных развлечений –
Показательно, что генезис и паразитизм знати удивительно органично сочетаются в ее любимом развлечении – охоте. Вот где проступает и праздность, и богатство, и кровожадность, и неистребимая тяга к насилию над беззащитными!
– Этика против иерархии
Из сказанного ясно, как обстояло дело с отвратительным моральным оправданием иерархии. Властители внушали священный трепет, их ставили на уровень богов, им поклонялись. Те, кто стоял ниже, вызывали презрение и законное, т.е. оправданное моральным обычаем, желание содрать с них что-то полезное. Сама иерархия рассматривалась как вечная и абсолютно правильная. Однако появились первые проблески надежды. Противоречие этой иерархической, одновременно и верноподданнической, и эксплуататорской психологии элементарной, как бы мы сейчас сказали, справедливости, не могло рано или поздно не проявиться, что привело к определенной моральной динамике.
Первый ее процесс – монолитный альтруизм по отношению к верхним расслаивается. Бескрайнее уважение и безмерное почитание, которые когда-то были привилегией с'aмой верхушки, стали постепенно "спускаться" вниз, охватывая все больше уровней и задерживаясь на каждом в виде порции сословной чести. Каждый становился ценен и достоин уважения соответственно его месту на лестнице. Второй процесс – альтруизм дополняется эгоизмом, особенно по отношению к непосредственно вышестоящим. Этот эгоизм собственно и ответствен за истребование каждым сословием своей доли уважения. Почитание старших сопровождается эгоистичным требованием покровительства, помощи и защиты. Нормы межсословных отношений все больше напоминают подобие договора, но договора все еще неравноправного, продолжающего патриархальную традицию отношений в большой семье – господин по прежнему отец слугам, генерал – солдатам, мастер – подмастерьям, а царь батюшка – вообще всем. Не отстают святые и духовные отцы, а также королевы-матери и императрицы-матушки. Третий процесс – внедрение норм в процесс эксплуатации. Прямое управление уступало место самостоятельности, а отьем заменялся обменом – его легче учитывать и организовывать. Конечно, никакой торговли между сословиями не было и быть не могло. Но появились деньги и налоги как меры формализации отьема, что рано или поздно должно было привести к более эквивалентному обмену. Соответственно, идеал воинской чести скоро дополнился "деловой" этикой, а точнее – требованиями честности и взаимного учета интересов. Физическое насилие вытеснялось экономическим, а культ эгоизма воплотился в культе денег. Третьему процессу также способствовала весьма прозаическая причина – нельзя бесконечно тратить ресурсы, рано или поздно они кончаются. По мере того, как росло количество нахлебников и некоторые из дворянских родов разорялись, у остальных созревало понимание необходимости учета и ведения хозяйственной деятельности.
Изобразим схематически, по аналогии с горизонтальным разрезом коллектива, моральные чувства в его вертикальном разрезе (рис. 1.9, прерывистая линия). В отличие от наших предыдущих схем, сейчас субьект не показан, но очевидно находится в центре. Отсюда видно, что он оказывается в несколько двусмысленном положении.
– Власть как родня
Конечно, может показаться, что называть альтруизмом поклонение власти как-то неуместно, но по сути это именно альтруизм – пренебрежение своими интересами и материальные уступки чужим людям. Но разве они добровольны? В значительной степени. История показывает, что общество устойчиво тогда, когда поборы с нижестоящих не превышают предел, допускаемый этикой. Перегиб чреват бунтом и поиском нового баланса. Наоборот, в состоянии равновесия поборы воспринимаются как должное – жертва, если она материально приемлема, становится и морально приемлемой. Конечно в случае власти, граница, отделяющая принуждение от добровольности, не очень определена. Но это лишь следствие того, что альтруизм по отношению к родной власти всегда имел насильственные корни. Его можно назвать "привычным альтруизмом", ибо для человека морально приемлемым становится то, что привычно.