«Культурная революция» с близкого расстояния. (Записки очевидца)
Шрифт:
Зачитали многословное обращение на нескольких сколотых гектографированных листках, в котором рассказывалось, насколько я помню, следующее.
В конце августа группа хунвэйбинов в Пекинском университете почувствовала «большую горечь», потому что в городе Тяньцзине «культурная революция» развивалась слабо. Надо сказать, что Тяньцзинь находится от Пекина в нескольких часах езды. Это крупный город Северного Китая, с более чем четырехмиллионным населением. Итак, хунвэйбины собрались и поехали в Тяньцзинь. Было их совсем немного, не помню, не то восемь,
Сначала хунвэйбинам пришлось преодолеть сопротивление «косных консерваторов» на железной дороге, которые потребовали билеты на проезд. Но хунвэйбины дали им «революционный отпор» и благополучно доехали без билетов.
В Тяньцзине они явились в горком КПК. Швейцар спросил, по какому делу.
— Бунтовать против тяньцзиньской черной банды! — был категорический ответ.
Швейцар отказался их пустить, и хунвэйбины «решительно вошли силой». Они поднялись наверх, к кабинетам ответственных работников.
— Как вы смеете писать бумажки, когда председатель Мао призывает развернуть культурную революцию? — спрашивали они у работников горкома. Хунвэйбины принялись выгонять горкомовцев из кабинетов и жечь на полу партийные документы, на их языке — «бумажки».
Так им удалось «распотрошить» отдел труда Тяньцзиньского горкома. Затем они добрались до кабинета второго секретаря. Он отказался «убираться вон», а когда его поволокли, оказал сопротивление и нанес стулом «смертельную травму» одному «герою культурной революции».
К этому времени все работники горкома собрались вместе, второй секретарь по фамилии Ли возглавил их, и они, «нагло обзывая героев хулиганами и бандитами», потребовали, чтобы хунвэйбины удалились. Ли назвал действия хунвэйбинов «контрреволюционными и антинародными», на что получил от них «гордый» ответ:
— Ты сам контрреволюционер и черный бандит, враг председателя Мао!
Далее следовало патетическое описание, как сраженный стулом хунвэйбин «умирал» на полу и произнес «последние слова»:
— Председатель Мао сказал: «Революция не преступление, бунт — дело правое!»
До сих пор не знаю, можно ли верить этому или нет. Ведь россказни об «убийстве» и «красивой смерти» служили пропаганде.
Работники горкома снова потребовали от хунвэйбинов убираться, но они, уже окруженные, ответили:
— Мы, революционеры, не страшимся смерти и готовы умереть за председателя Мао!
Возникла драка.
Хунвэйбины дрались стульями и столами, метали во врага все, что можно бросить, «геройски» кусались и царапались.
Хулиганство расписывалось как «революционные подвиги». Уже на улице, потерпев поражение, хунвэйбины будто бы скандировали хором:
— Свет идей председателя Мао не загасить! Мы еще вернемся и уничтожим ваше черное логово. Да здравствует великая пролетарская культурная революция!
Описание заканчивалось обращением ко всем «борцам» в столице организовать «боевой поход» на Тяньцзинь, «отомстить за пролитую кровь революционных героев», свергнуть «черную власть» и
Тяньцзиньский горком КПК и хэбэйский провинциальный комитет КПК торжественно объявлялись «контрреволюционными». Хунвэйбины звали всех «боевых друзей» провести митинги перед «походом», разоблачить тяньцзиньский горком, а потом разогнать его. Листовка была одним из подготовительных пропагандистских мероприятий, через три дня в Пекинском университете ожидался массовый митинг, на него приглашали и «периферийных товарищей».
Вести и листовки о столкновениях, фотографии пострадавших, воззвания хунвэйбинов о «белом терроре» приходили со всех сторон страны, буквально покрывали стены зданий на улицах Пекина до двухметровой высоты. Сопротивление народа натиску хунвэйбиновской «революции» можно было увидеть из материалов самих хунвэйбинов. Несмотря на страсть к похвальбе, хунвэйбины редко рапортовали о победах, а чаще о сопротивлении, о «непонимании», об «обманутых массах».
Хунвэйбиновские документы тщательно маскировали механизм «культурной революции». Наблюдая за движением, так сказать снизу, трудно было определить, где кончается инициатива самих хунвэйбинов и где начинается выполнение директив.
Главным условием всей этой «революционной» деятельности была безнаказанность, которую обеспечивали контролируемая маоистами армия и карательные органы.
По утрам начались поверки. Теперь по дороге в столовую я прохожу позади выстроившихся на утреннюю линейку хунвэйбинов. Вот они замерли на асфальте аллеи — строгие квадраты из людей — юношей и девушек. Полная тишина. Голосов не слышно, даже шепота.
Командир окидывает взглядом строй:
— Раз, два, три…
Послушный хор начинает скандировать изречения Мао Цзэ-дуна, специально подобранные Политуправлением китайской армии, повторяя за командиром четко и раздельно каждое слово.
— А теперь споем! Раз, два, три…
И грянула песня:
В открытом море полагайся на кормчего Мао Цзэ-дун подобен солнцу…Поющие молоды, им чуть больше двадцати лет, а многим и того меньше. Это китайская молодежь, и всех, кто мог ее видеть летом 1966 года, тогда не оставлял тревожный вопрос: как и почему такое могло случиться?
Живя в Китае, наблюдая поведение и нравы, я все больше укреплялся в мнении, что вежливость, послушание — качества, достигшие здесь всеобщего распространения. Но почему же так легко, с такой твердой верой в свою правоту молодые ребята, не дрогнув, творили жестокий суд и расправу над людьми старшего поколения, издевались над ними, попирая человеческое достоинство, словно бы никогда не ведали о нем? Как легко, как бездумно поверили они в то, что творимые ими бесчинства и издевательства над людьми и есть революция, свергающая власть недостойного начальства, как легко поддались они фанатизму.