Культурные повороты. Новые ориентиры в науках о культуре
Шрифт:
Говорить о «повороте» можно лишь тогда, когда новый ракурс исследования «переходит» с предметного уровня новых областей исследования на уровень аналитических категорий и концепций, то есть когда он перестает просто фиксировать новые объекты познания, но сам становится средством и медиумом познания. Так, к примеру, в случае перформативного поворота суть не в том, чтобы анализировать ритуалы и уделять им «повышенное внимание». Напротив, инструментарий анализа ритуалов позволяет сначала вообще выявить социальные процессы (скажем, социальные драмы) и рассмотреть структуру их динамики. Такой «переход» от предмета к категории анализа не является процессом чисто количественного накопления, при помощи которого можно лишь достичь «критической массы», необходимой для этого перемещения, как утверждает Карл Шлёгель. Здесь скорее происходит решительная смена категориального уровня или даже концептуальный скачок. Так, к примеру, «ритуал», «перевод» или «пространство» из предметов исследования превращаются в категории анализа, позволяющие описать явления, первоначально не входившие в традиционную предметную область в узком смысле слова. «Перевод» здесь, выходя за границы языкового перевода текстов, становится обобщаемой категорией, которую затем можно применять и к переводу с одной культуры на другую. Такой обуславливаемый «поворотами» концептуальный скачок столь продуктивен потому, что в большинстве случаев сопровождает трансформацию изначально описательных понятий в оперативные, [73] то есть в концепты, меняющие действительность.
73
Об оперативных понятиях см.: Wolfgang Welsch. Transkulturalit"at // Universitas 52, 607 (1997), S. 16–24,
Более того, для динамики «поворотов» характерно, что аналитические категории в процессе своего формирования и распространения обретают метафорический характер. Метафора «культуры как перевода» является здесь удачным примером. Такая метафоризация наделяет «поворот» особой движущей силой. Его эффективность и жизнестойкость, в свою очередь, зависят от того, насколько его познавательный потенциал как аналитической категории в итоге превзойдет метафору в качестве своего «горючего», то есть насколько «поворот» способен применением собственных категорий контролировать тенденцию к метафоризации. В случае перевода это означает, что переводческая перспектива не только все больше насыщает собой понятие культуры («культура как перевод»). Лишь вовремя остановленная метафоризация превращает его в конкретную категорию, которая применима затем как для того, чтобы анализировать перенос опыта, а также связанных с жизненным миром и социальных результатов перевода в контекстах миграций, так и для того, чтобы методологически преобразовывать устоявшиеся механизмы сравнения культур. [74]
74
Об этом см.: Doris Bachmann-Medick. "Ubersetzung als Medium interkultureller Kommunikation und Auseinandersetzung // Handbuch der Kulturwissenschaften. Bd. 2: Paradigmen und Disziplinen. Hg. Friedrich Jaeger, J"urgen Straub. Stuttgart, Weimar, 2004, S. 449–465; ср. гл. 5 «Переводческий поворот».
Представляется, что такой подход в любом случае продуктивнее органицистской модели «объяснения». Поскольку он демонстрирует, каким образом науки о культуре с их средствами изображения, в частности метафорами, способны как осмыслять сами процессы метафоризации, так и обнаруживать их. Органицистские же выводы – как в случае Шлёгеля – сами оказываются во власти метафор и застывают в ожидании, когда на горизонте «всплывут» новые «повороты». К тому же они фиксируются на перформативных поворотных пунктах. Но «повороты» не всплывают просто так со дна морского – решающее значение имеют способствующие формированию теории микрособытия, которые сначала лишь подготавливают какой-либо «поворот», а затем либо активно набирают силу, либо уходят в тень.
2. Спектр теоретических трансформаций в смене ведущих наук
Настоящая книга посвящена разносторонним полям напряженных отношений и тем рамочным условиям, из которых «повороты» черпают свои содержательно-концептуальные силы. На переднем плане, как бы то ни было, находится способность самих «поворотов» формировать инновационные концептуальные ракурсы исследований.
Цепочка «поворотов» была спровоцирована главным образом культурной антропологией / этнологией, особенно американской, существенно отличающейся от немецкоязычной традиции философской антропологии. Культурная антропология англо-американского образца, как известно, исходит не из антропологических констант и универсализируемых систем знания. [75] Ее исследовательский интерес произрастает больше из полемики вокруг культурных различий. В качестве интегративного мостика между дисциплинами культурная антропология разработала важные базисные представления и для других наук о человеке и обществе, направивших культурный анализ на признание культурной чуждости и плюралистичности, а также на анализ культурных различий в поведении человека. Именно она первой поспособствовала прорыву глобального «Культурного Поворота» в гуманитарных науках – хотя и здесь уже дифференцированно: в качестве «антропологического поворота». В общедисциплинарном разрезе «антропологический поворот» в социальных науках (Вольф Лепенис) идет параллельно «антропологизации знания» (Вольфганг Фрювальд) и антропологическому повороту в литературоведении, а также в исторической антропологии.
75
Об отличиях «традиций» антропологии в разных странах см.: Barth, Gingrich, Parkin, Silverman. One Discipline, Four Ways.
Наибольшая плодотворность культурно-антропологического обоснования заключается в направленности на интернационализацию и в акцентировании чуждости как методического принципа. При этом изыскания культурной антропологии, как известно, давно не ограничиваются чужими (племенными) культурами, но все больше ориентируются на отношения в рамках современных индустриальных обществ. Кроме того, они закладывают ключевые теоретические основы для культурной и межкультурной рефлексии в принципе. Аналогично развитию «поворотов», этнология тем самым покидает свою традиционную предметную область региональных исследований (area studies), чтобы обрести статус систематической дисциплины. [76] Лишь находясь в такой позиции, она может формировать общедисциплинарные категории анализа и стимулировать концептуализацию посредством «культурной критики»; она настаивает на развитии этнологического взгляда, который можно и нужно направить также на собственную культуру: на собственные социальные институты, нормы, ценности, привычки. Развитие такого этнологического зрения особенным образом провоцируется столкновением с «чужим». Это позволяет наблюдателю «извне» направлять дистанцированный взгляд на собственную культуру и «очуждать» ее так, чтобы проявилось не замечаемое в ней раньше. [77] Другие дисциплины могут научиться у этнологии этой плодотворной практике «очуждения». Она вовсе не остается сугубо упражнением в межкультурных компетенциях, но обладает тесной связью с реальностью. В американских «культурных исследованиях» – больше, чем в немецкоязычных науках о культуре, – ее приводят в действие сами социальные и этнические процессы, политика национальных меньшинств, движения за гражданские права в так называемых мультикультурных обществах, миграционные процессы и диаспоры в их гибридных переплетениях различных слоев культурного опыта и множественной культурной принадлежности. На фоне таких скачков невозможно утверждать, будто культурологические повороты – или, по выражению Реквица, трансформации культурных теорий – разыгрываются в некой теоретической лаборатории. Напротив, эти «повороты» явным образом обусловлены социальными и межкультурными процессами, в формировании которых они и сами участвуют за счет придания им своих концептуальных перспектив.
76
См.: Michael Lackner, Michael Werner. Der cultural turn in den Humanwissenschaften. Area Studies im Aufoder Abwind des Kulturalismus? Bad Homburg, 1999 (Werner Reimers Konferenzen, Heft 2).
77
Julika Funk. Forschungsrichtungen in der Anthropologie: Philosophische Anthropologie, Historische Anthropologie, Interkulturalit"at und Kulturanthropologie. "Uberblick und Auswahlbibliographie // Historical Social Research / Historische Sozialforschung 25, 2 (2000), S. 54–138, здесь – S. 98.
Уже этот «чужой взгляд» на собственную культурную реальность также и в современных исследованиях по-прежнему подталкивает к тому, чтобы проливать свет на не замечаемые до сих пор общедисциплинарные предметные области. Так, под влиянием культурологии в исторических науках буйно разрослись история безумия, скуки, отвращения, сновидений, памяти и т. д., то есть «мягкие» факторы «культуры как ополаскивателя», по выражению Уте Даниель. [78] Соответствующие исследования в сфере истории повседневности и исторической антропологии сыграли здесь роль новаторских направлений. [79] В литературоведении такими предметными областями выступают честь, кожа, фетиш, любовь, насилие и т. п. в литературе – а также, разумеется, есть расширенное понятие текста, включающее в себя медиа, устность, перформативность и тем самым разительно отличающееся от традиционной ориентации литературоведения на художественное произведение. [80] Логичным образом не заставил себя ждать и спорный вопрос, не теряет ли литературоведение собственный предмет – эстетическое своеобразие и индивидуальность того или иного литературного произведения. [81]
78
Ute Daniel. Geschichte als historische Kulturwissenschaft. Konturen eines Wiederg"angers // Heide Appelsmeyer, Elfriede Billmann-Mahecha (Hg.): Kulturwissenschaft. Felder einer prozessorientierten wissenschaftlichen Praxis. Weilerswist, 2001, S. 195–214,
79
См. статьи в журнале: Historische Anthropologie. Kultur – Gesellschaft – Alltag. K"oln, Wien, Weimar 1993, ff.
80
См.: Claudia Benthien, Hans Rudolf Velten (Hg.): Germanistik als Kulturwissenschaft. Eine Einf"uhrung in neue Theoriekonzepte. Reinbek, 2002.
81
Ср. соответствующую дискуссию по вопросу «Теряет ли литературоведение свой предмет?», инициированную Вильфридом Барнером: Jahrbuch der deutschen Schillergesellschaft 42 (1998), 43 (1999), 44 (2000).
Даже без положительного ответа на этот вопрос очевидно, что активное расширение и экспансия предметных областей под влиянием культурологии – не только в исторических и литературных науках – является результатом устойчивого давления модернизации и инноваций. Привело это к вызывающей сомнения фиксации на тематических комплексах, которая преобладает в культурологических дискуссиях. Даже большинство описаний самого культурологического дискурса по сей день выстраивается тематически. В качестве примера можно снова привести «Краткий курс истории культуры» Уте Даниель, ориентирующейся на темы и ключевые фигуры в науке и концентрирующейся на «тематических акцентах», [82] на микроистории и истории повседневности, исторической антропологии, гендерных исследованиях, истории дискурсов. Тематические профили подобного рода в большинстве своем заканчиваются разделением и дифференциацией исследовательского спектра внутри одной дисциплины, а не трансдисциплинарными пересечениями. Почему последние возможны только в случае «поворотов», показывает их «переход» от тематических блоков к аналитическим категориям. Именно этот качественный скачок не всегда в достаточной мере последовательно подхватывают науки о культуре. Так, «ключевые слова», которые раскрывает Уте Даниель, такие как «объяснение / понимание», «факт», «истина», «объективный / субъективный», «язык / нарративность» и т. д., отстают от динамики наук о культуре, под действием которой содержательно заряженные понятия превращаются в оперативные и служат методологически новаторскими категориями анализа.
82
Daniel. Kompendium Kulturgeschichte, S. 297.
Разбор «поворотов» в этой книге пытается вывести за пределы подобной тематической фиксации, преобладающей сегодня в культурологических исследованиях. Фиксируясь лишь на темах, так легко, к примеру, сжать литературные тексты до простых «обломков мыслей, формул и мотивов», [83] вместо того чтобы, скажем, сместить взгляд на особые формы литературной репрезентации или раскрыть культурные категории восприятия как возможные координаты исследования. [84] Однако чтобы уберечь науки о культуре от такого самопоглощения в почти бескрайнем море их возможных предметов исследования и методически более точно очертить их контуры, следует реализовать продуктивный потенциал «поворотов». Так, следование различным исследовательским «поворотам» поощряет методологическое сознание и формирование теорий, с помощью которых можно переформулировать сами культурологические (например, литературоведческие или историко-научные) категории. Здесь обнаруживается больше конкретики в том, что можно понимать под «очуждающей» новой оптикой собственной дисциплины или культуры. Эта оптика не исчерпывается межкультурным расширением и ревизией традиционных европейских категорий. Более того, она ставит под вопрос сами эти категории – в их обусловленности европейской историей и с их претензией на обобщаемость или даже универсализируемость. К примеру, для литературоведения это означает критическую ревизию понятий эпохи и жанра, а также критериев литературной канонизации – не в последнюю очередь в контексте связи литературной истории с историей колониализма. [85]
83
Klaus Grubm"uller. Wie kann die «Mediaevistik» ihren Gegenstand verlieren? //Jahrbuch der deutschen Schillergesellschaft 43 (1999), S. 466–469, здесь – S. 469.
84
О критике тематической фиксированности, а также об обращении наук о культуре к «методическому» потенциалу понятий культурного восприятия и выражения см.: Doris Bachmann-Medick. Literatur – ein Vernetzungswerk. Kultur-wissenschaftliche Analysen in den Literaturwissenschaften // Appelsmeyer, Billmann-Mahecha (Hg.): Kulturwissenschaft, S. 215–239.
85
Подробнее об этом см.: Edward W. Said. Kultur und Imperialismus. Einbildungskraft und Politik im Zeitalter der Macht. Frankfurt / M., 1994; ср. гл. 4 «Постколониальный поворот».
Критика категорий и расширение методологии выводят культурологические исследования в целом на новый уровень: науки о культуре также обретают смежный горизонт своего применения, выходя за пределы переосмысления и расширения предметных областей и намечая новые перспективные направления в исследованиях. Именно это и сулят «повороты». Стимулируя критику категорий, они в конечном счете действуют и в обратном направлении, инициируя критическое обращение с культурологическим словарем; они затрагивают самосознание и возможную завышенную самооценку наук о культуре, равно как и их возможную недооценку (например, со стороны естественных наук). Сквозными в этом ключе оказываются вопросы: каких еще «поворотов» следует ожидать в рамках наук о культуре, а какие больше не поддаются интеграции этими науками? Фиксируют ли «повороты» только поверхностные явления научной моды или же они воплощают собой более стабильные исследовательские направления? Куда «поместить» их в международном ландшафте наук?
В немецких науках о культуре бросается в глаза, что о «поворотах» здесь практически всегда говорят с отсылкой к англоязычным, в особенности американским дискурсам. «Оксфордский словарь английского языка» передает все комплексное смысловое поле понятия turn, разносторонние прагматические оттенки которого слышны даже в более узком понятии исследовательского поворота. [86] В немецком же языке понятие Wende провоцирует тяжеловесные коннотации. Здесь скорее звучит финальная нота эпохального, кардинального изменения, «водораздела эпох», [87] которая – аналогично хайдеггеровской концепции поворота как Kehre [88] – углубляет понятие «поворота». Уже только поэтому в случае культурологических поворотов имеет смысл в немецком языке сохранить английское понятие turn, примыкая к международной дискуссии. Разумеется, возникает вопрос, не существуют ли – как раз на волне возрожденной в начале ХХ века немецкоязычной традиции наук о культуре (Георг Зиммель, Эрнст Кассирер, Макс Вебер и др.) [89] – и в Германии собственные подходы к «поворотам», к которым стоило бы внимательнее приглядеться – прежде всего к «повороту», совершенному «парадигмой» памяти. [90] Однако данная книга концентрируется на важнейших «поворотах», которые, возникнув в международном контексте, по крайней мере частично вошли в немецкие науки о культуре и обрели в них свои собственные акценты.
86
The Oxford English Dictionary. Vol. 18. 2nd edn. Oxford, 1989, p. 695–698.
87
См. словарную статью «Поворот» («Wende»): Deutsches W"orterbuch von Jacob und Wilhelm Grimm (1955). Bd. 28. M"unchen, 1984, S. 1742–1746, здесь – S. 1744; ср. также определение «поворота» в словаре Дуден: Duden. Das grosse W"orterbuch der deutschen Sprache. 8 Bde. 2. Aufl. Mannheim, Leipzig, Wien, Z"urich, 1995. Bd. 8, S. 3895 («1. коренное изменение, перемена в сторону некоего события или развития»).
88
Ульрих Раульф наблюдает связь лингвистического поворота с хайдеггеровским понятием «поворот» («Kehre») и на содержательном уровне – см.: Ulrich Raulff. Mentalit"aten-Geschichte // Idem. (Hg.): Mentalit"aten-Geschichte. Zur historischen Rekonstruktion geistiger Prozesse. Berlin, 1987, S. 7–17, здесь – S. 7: «разве не указывало хайдеггеровское Kehre также в сторону языка и не подсказывало тем самым аутентичный перевод упомянутого turn?».
89
См. также: Otto Gerhard Oexle. Historische Kulturwissenschaft heute // Rebekka Habermas, Rebekka v. Mallinckrodt (Hg.): Interkultureller Transfer und nationaler Eigensinn. Europ"aische und anglo-amerikanische Positionen der Kulturwissenschaften. G"ottingen, 2004, S. 25–52.
90
См.: Aleida Assmann. Ged"achtnis als Leitbegriff der Kulturwissenschaften // Musner, Wunberg (Hg.), Kulturwissenschaften, S. 27–45. Алейда Ассман объявляет память «новой парадигмой» (S. 27), но не новым «поворотом», потому что эта парадигма относится к «культурологии, ориентированной на перформативное» (S. 31), которая подчеркивает способность к обмену, интерактивность динамики памяти. Ср.: Astrid Erll. Kollektives Ged"achtnis und Erinnerungskulturen // Ansgar N"unning, Vera N"unning (Hg.): Einf"uhrung in die Kulturwissenschaften. Stuttgart, Weimar, 2008, S. 156–185.