Кумач надорванный. Книга 2. Становление.
Шрифт:
Такой репортаж лишь растравил в бедствующих злобу. Изливаться она стала на всякого, кто запомнился людям как демократический агитатор или активист. Досталось и Павлу Федосеевичу, отцу Валерьяна.
Вечером на автобусной остановке к нему прицепился нетрезвый, в облезлой ушанке тип:
– Слышь, а ты ведь депутата нашего Винера помощник? Так? – приглядевшись к Павлу Федосеевичу, спросил он вдруг с неприязнью.
Тараща хмельные глаза, он бесцеремонно дёрнул Павла Федосеевича за пуговицу пальто.
– Так?!
Павел
– Вы, собственно, кто?
Тип ощерил заросший рот.
– Я, собственно, голосовал за него два года назад. И тебя хорошо запомнил. Ты на нашу рембазу агитировать за него приезжал.
– Да, агитировал, – Павел Федосеевич напряжённо поджал губы.
– Агитировал он… – тип в ушанке сплюнул и приблизился к нему вплотную. – А ответ держать готов, агитатор?
В голосе его, хрипящем и низком, зазвучали угрожающие нотки.
– Я как доверенное лицо кандидата в депутаты выступал перед коллективами предприятий. На выборах народных депутатов Евгений Леонидович Винер взял в округе уверенное большинство, – с достоинством заявил Павел Федосеевич. – Что вас, собственно, не устраивает?
Тип матерно выругался, обдав перегаром.
– А то не устраивает, что жратва не по карману стала!
«А водка, значит, по карману?», – захотелось оскорблённому Павлу Федосеевичу бросить в ответ. Но он поостерёгся.
– Ты со своим депутатом не предупреждал, что за каждую банку кильки в магазине три шкуры сдерут, – продолжал тип. – Т ы обещал, что всего завались будет…
Павел Федосеевич, ещё рассчитывая смягчить неприятного собеседника, заверил:
– Зарплаты будут индексированы, успокойтесь. Их обязательно поднимут. Никто в нищету не впадёт. Ещё несколько месяцев, максимум полгода – и рыночный механизм заработает в полную силу. Надо просто набраться терпения и немного подождать.
Столпившиеся рядом люди слышали его обещания, но никого ими умиротворить он не смог.
– Издеваетесь вы что ли? – нервно вклинилась дама в шерстяной шляпе. – Да за полгода мы ноги протянуть успеем! Я тоже за вашего Винера голосовала, но только где он теперь? Куда скрылся? Он – депутат от нашего округа. Он обязан отчитываться перед своими избирателями.
Заслышав, что в толпу ждущих автобуса затесался помощник депутата Верховного Совета, на Павла Федосеевича принялись наседать со всех сторон.
– Вот вы этому депутату в Москву передайте, – наказывал ему коренастый настырный старичок с орденской планкой на пальто. – Передайте: народ – недоволен. Народ хочет знать, когда это безобразие с ценами закончится. Вы слышите меня? Пусть депутат приедет в округ и представит отчёт о работе.
– Правильно, пускай отчитается! За что он там голосует…
– Вот прямо сегодня ему и передайте! Слышите? Сегодня!
Павел Федосеевич крутился в гуще раздражённых, кипящих недовольством людей, не зная, кому отвечать.
– Ага,
Ядовитая реплика легко поколебала настроения людей, разбередив в них больное. Требовать бросили, по адресу Павла Федосеевича принялись язвить:
– Вот-вот! И помощник этот тоже поди не сегодня-завтра в Москву усвищет. На тёпленькое местечко…
– А, помощничек?..
Павел Федосеевич полез выдираться из враждебной толпы, чувствуя себя травимым зверем.
– Что, уши завяли? – зло щерился ему вслед пьяный в ушанке. – Тяги дать решил? Ну-ну…
Какой-то подросток запустил в спину Павлу Федосеевичу снежком. Снежный комок тюкнул под лопатку, оставив на пальто белую круглую метку. Поднялось улюлюканье, хохот.
– Так его, брехуна! – взоржал тип, заламывая на затылок ушанку.
Депутата Винера действительно не было в городе. Он заседал в Москве, в Верховном Совете. Вечером расстроенный Павел Федосеевич дозвонился до его гостиничного номера, поведал в красках про случай на остановке, затем, помедлив и будто перебарывая себя, спросил:
– Евгений Леонидович, может, вам действительно стоит приехать и провести встречу с избирателями? Успокоить их? Они же звереют прямо, честное слово. Мне сегодня казалось, что ещё немного – и меня начнут бить…
В номере Винера шла попойка – отмечали день рождения соратника по демократической фракции. Сам Винер был навеселе. Не дослушав, он с беспечностью рассмеялся:
– Расслабься, Паша. Побесятся и привыкнут. Ещё мне не хватало перед всякими уличными горлопанами распинаться.
– Но люди…
– Для людей Борис Николаевич указ о полной свободе торговли подписал. Хотят хорошо жить – пускай крутятся. Им дана возможность зарабатывать деньги. Пусть хоть консервами, хоть мылом, хоть штанами собственными торгуют. Это и есть рынок. А то заладили: «Государство, дай! Государство, помоги! Государство, сделай!» Совки…
Фоном в трубке слышались полупьяные возгласы, смех.
Ночью Павел Федосеевич долго не мог заснуть, ворочался без сна в кровати, мучимый пережитым унижением и смутной тревогой.
Беседы на улицах вёл и Валерьян, понемногу развивая в себе навыки агитатора.
Михаила всё не выписывали из больницы, и он выходил с газетами к памятнику в одиночку, выстаивал на морозе ежедневно по два – три часа. Исполненный поначалу невесёлых предчувствий, он с удивлением, с оживающей надеждой стал убеждаться, что людские настроения меняются. Его реже пробовали теперь задеть обидным словом или осмеять, пожимали руку, просили донести благодарности «рубящим правду-матку» авторам газетных статей, сетовали, давали советы. Разговоры клеились.