Купец пришел! Повествование о разорившемся дворянине и разбогатевших купцах
Шрифт:
– Нет, не занимаемся этим. Благодарю покорно… барынька…
Лифанов не хотел ее назвать по имени и отчеству, а назвал барынькой.
– Ну, какая я барынька! – опять улыбнулась она. – Была я на манер барыни, пока он в силах был, пожила малость, а теперь последние крохи проживаю и даже подчас ему даю. Вчера еще он у меня и себе, и капитану на табак рубль занял. У носков все пятки у него проносились, а купить не на что. Все белье в дырьях… Чиню ему… заплатки вставляю… А выехать, так на какие деньги ему выехать? Ведь в городе сейчас за квартиру надо заплатить. Переехал – и сейчас деньги на бочку… Вы не хотите ли кофейку чашку,
– Мануил Прокофьич я, а насчет кофею увольте… Сейчас чай пил, – отвечал Лифанов.
Она опять стрельнула глазами и проговорила:
– Очень жаль… А то зашли бы ко мне, Мануил Про-кофьич, посидели бы полчасика, и я вам многое бы кое-что рассказала, а то здесь у окна неловко.
«Экономка, а как запанибрата со мной… Купца в гости зовет? Уж не хочет ли она меня обойти, на кривой объехать? Вон как глазами-то стреляет!» – подумал Лифанов и сказал:
– Некогда, барынька… Ко дворам пора… А с генералом будете говорить, так прямо ему скажите, что никакой отсрочки больше не будет, а чтобы он без всяких разговоров к послезавтрому очистил дом. А затем, будьте здоровы… Пора ехать домой.
Лифанов приподнял картуз и стал отходить от окна.
– Постойте… Куда же вы?.. Поговорим хоть около окна, – остановила его Кукина и, когда он обернулся, прибавила: – Дома-то успеете еще насидеться. Вы что такое: вдовый, женатый?
– Двадцать седьмой год доживаю со своей старухой-сожительницей. У меня дочь замужняя, сын студент, по технологическому институту он в Питере, дочка-невеста есть.
– Ах, вот как! А мне кто-то сказал, что вы так же, как и мой генерал, вдовый… Как врут-то, – несколько понизила она тон. – Впрочем, какой же он теперь мой! Куда бы он отсюда ни уехал, проститься с ним придется. И здесь-то уж я проедаю свои, что раньше скопила. Да отчего вы ко мне не зайдете? – воскликнула она, видя, что Лифанов сделал несколько шагов к окну. – Право, зашли бы… выпили кофейку… Я только сейчас кофей заварила. А познакомиться мне с вами приятно.
Лифанов смотрел на ее красивую фигуру, улыбнулся и пробормотал:
– Нельзя-с… Генерал приревнуют. А их зачем же обижать? И так уж они в горе и несчастии.
– Ага, вот что! Так вы генерала боитесь? Бросьте… Отчего же я-то не боюсь? Я вам вот что скажу: как только вы генерала отсюда выживете, я совсем с ним прикончить хочу. На это уж я решилась.
– Здравствуйте! Чего мне его бояться! Вовсе я его не боюсь… Зайти мне к вам не расчет… Но зачем, позвольте вас спросить? Ведь только на соблазн людям. Начнутся разговоры, и хоть ничего такого промеж нас не будет, а вам будет мараль, да и мне то же самое.
– О, я этого не боюсь! Мало ли тут сплетничают! – отвечала Кукина. – Идите, идите ко мне… Ведь только на минутку зову, чтоб кое-что вам по вашему же делу сказать. Идите в подъезд… Не заперто… Идите… Ведь у меня никого нет. Одна я… Чего вы стали!
Лифанов колебался, но, посмотрев по сторонам и видя, что никого вокруг нет, подумал: «Баба-то уж очень хороша, совсем аховая», улыбнулся и юркнул в маленький крытый подъезд домика управляющего.
Вход в комнаты домика управляющего был через кухню. Василиса Савельевна встретила Лифанова на пороге кухни. Лифанов снял с себя калоши и пальто. Кухонька была чистая, с хорошо вычищенною медной посудой
– Ну, вот садитесь к столу, так гость будете. А я сейчас кофейник принесу, и будем кофей пить, – приглашала Василиса Савельевна Лифанова.
Лифанов, увидав в углу икону в серебряном окладе и в темном киоте с лампадой и выглядывающей из-за киота вербой, перекрестился и сел к столу.
Появился кофейник, сливочник, зазвенела посуда, вынимаемая из шкафчика, поставлена на стол сухарница со сдобными булками, а затем и сама хозяйка подсела к Лифанову.
– Что ж, вы и меня послезавтра выгонять будете? – спросила она его, наливая ему в чашку кофе.
– Да ведь уж надо же… Ведь с Великого поста об этом у меня с генералом разговор идет – и все ни с места. Теперь условлено так, что генерал послезавтра сюда, в этот домик, переедет, а вы в домик садовника, который около оранжереи. Но только на одну неделю, – подчеркнул Лифанов, спохватившись.
– Кто же это условился-то за меня? – спросила она, улыбаясь. – Странно. Ну а ежели я не выеду, никуда не выеду? Что вы со мной поделаете? Ничего не поделаете.
Лифанов немного встал в тупик, но потом тихо засмеялся и проговорил:
– Хе-хе-хе… Выедете. Вы, барынька, с понятиями к жизни. Вы не княжна-старуха… У вас малоумия этого самого нет. Очень чудесно понимаете, что в чужом добре свои распорядки иметь нельзя.
– Ну а вдруг возьму да и останусь, где сижу? Я женщина капризная, балованная. Когда-то он меня как баловал! Кушайте кофей-то. Вот сливки.
– Благодарю. А насчет выгона вот что скажу. Конечно, дубьем или хворостиной выгонять нельзя – по закону за это ответишь. Но на то, сударынька-барынька, полиция есть.
– Кто? Становой пристав? А если я его не послушаюсь?
– Сопротивление власти… А за сопротивление власти на казенные хлеба сажают, – полушутливо-полусерьезно отвечал Лифанов, мешая ложечкой кофе. – Но до этого не дойдет. Вы барынька хорошая.
– Ничего и становой пристав не поделает со мной. Он влюблен в меня давно, и только я ему вот так пальцем и две-три улыбки – он на стену для меня полезет.
Василиса сделала пальцем манящий жест.
– Так что ж бы вам к нему-то? Вот и пускай вам квартирку наймет, – продолжал Лифанов. – На полицейских хлебах жить сладко. Все лавочники в стане будут почтительны.
– А мне ужасно хочется здесь остаться. Послушайте… Возьмите меня к себе в экономки.
И Василиса, лукаво улыбнувшись, стрельнула глазами.
– Что вы, барынька! Да меня жена забодает, ежели я такую кралю к себе в экономки возьму! – воскликнул Лифанов.
– Не забодает. Я сделаю так, что и жене вашей потрафлю. Ведь уж на что старая княжна ретива и с павлином в голове, а я и ей потрафляла. Сколько лет потрафляла. Возьмите.
– Хе-хе-хе… Невозможно этому быть. Не говорите.