Купец пришел! Повествование о разорившемся дворянине и разбогатевших купцах
Шрифт:
– Знаю… Слышал, – отвечал Пятищев. – Я слышал, как она вскрикивала.
– Отчего же ты не зашел к ней?
– Что ж мне заходить? Что я мог бы поделать? При мне ей было бы хуже. Она на меня же напустилась бы с попреками. Ведь она в одном мне видит причину всех наших бедствий. А тут судьба, неумолимый рок… Рок, преследующий почти всех дворян-помещиков. Один погибает раньше, другой погибнет позднее… Может быть, мы в самом деле выродились, перестали быть способными к ведению хозяйства, как читал я где-то, не помню, но в конце концов мы все погибнем. Рок… – повторил
– Постой… – перебил его капитан. – А я пришел сообщить тебе кое-что о твоей Василисе. Ты знаешь, этот мерзавец был сейчас у Василисы и пил у ней кофей.
– Какой мерзавец? – быстро спросил Пятищев.
– Ах, боже мой! Да Лифанов-то.
– Ну-у?! Ты говоришь, кофей пил?
– Сидел у ней больше часа и кофей пил. Мне сейчас наша Марфа сообщила.
– Стало быть, он ее сам предупредил о выезде… – проговорил Пятищев, и на лице его выразилось беспокойство, но он тотчас же спохватился, прибавив: – Впрочем, может быть, это и лучше! Он разрядил батарею. Все удары посыпались на него, и мне будет теперь уже легче завтра перевозить ее. А я это обещал Лифанову.
– Напротив, Марфа рассказывает, что никаких ударов не было. Марфа подсмотрела, Марфа видела, что сама Василиса его к себе и заманила, – повествовал капитан. – Пили они кофей самым дружественным манером, и даже на окнах занавески были задернуты. Тут уж, разумеется, Марфа ничего не могла видеть.
Капитан подмигнул. Пятищев махнул рукой.
– Оставь, Иван Лукич. Ты как баба иссплетничался. Да и все равно это теперь для меня. Уезжая за границу, я должен с Василисой прикончить. Это решено.
– Слышали уж об этой загранице! – в свою очередь махнул рукой капитан. – Да и о Василисе слышали.
– Нет, на самом деле я уеду за границу, – стоял на своем Пятищев. – Сейчас я тебе поведаю мой план. А Василиса?.. Что ж Василиса?.. Она кое-как в разное время уж награждена мной… У ней есть кое-что, и она не умрет с голоду, если не будет роскошничать. А план мой вот какой… Я на самом деле уезжаю за границу.
– Да на какие средства?! – вскричал капитан. – Что ты за вздор городишь!
– А средства вот какие…
И Пятищев стал рассказывать капитану то, что решил перед его приходом, после чего спросил его:
– Ну, во сколько ты ценишь мою библиотеку?
– Гм… Что я могу сказать? Особой книжной мудростью я не умудрен. Не знаю я, и какие у тебя книги. Но знаю, что старые книги за два гроша покупают.
– О, нет. В этих шкапах есть очень редкие сочинения. Весь Вольтер тут… Есть Гете, Шиллер, Сталь, Жорж Санд, старинное собрание сочинений Пушкина, издание Анненкова. Надо только у нас в губернский город продать. Там оценят. Ну, а как ты думаешь, за что я могу обстановку моего кабинета продать?
Капитан
– Да, я думаю, рублей сто напросишься, – сказал он.
– Что ты, Иван Лукич! Да один барометр рублей сорок стоит. Ты смотри: барометр, градусник, часы… Наконец, у меня остался еще женин медальон с моим портретом. На нем три бриллианта. Я хранил его как память, долго хранил, но теперь при исключительных обстоятельствах я могу продать и его. На память о жене у меня останется обручальное ее кольцо и вот этот ее портрет, – кивнул Пятищев на портрет, стоявший на мольберте. – Впрочем, об этом после. Сейчас я предложу тебе мой план для тебя и для княжны. Ведь ты тоже еще не решил, что с собой делать.
– Я старый солдат. Обо мне не беспокойся. Я видал на своем веку и сладкого, и горького, – отвечал капитан, пуская струю дыма из трубки. – Обо мне не беспокойся. Есть у меня грошовая пенсия, и я как-нибудь скоротаю свой век. Княжна – дело другое…
Но в это время зашлепали в соседней комнате туфли, заскрипели половицы, и показалась княжна, а сзади ее следовал мопс. Княжна теперь казалась толще, чем она была при приезде Лифанова. Под куньей накидкой на ней были надеты драповая кофточка и большой суконный платок, голова была обвязана мокрым полотенцем и сверху прикрыта пуховой косынкой. Когда она вошла в кабинет, капитан тотчас же вскочил и подставил ей стул.
– Нет, я не сяду. Мерси. Я не могу сидеть. Я должна ходить, чтобы согреться, – отвечала она слабым ноющим голосом. – У меня лихорадка. Лев Никитич, я к тебе… – обратилась она к Пятищеву. – Вели Левкею принести откуда-нибудь дров. Я приказываю Марфе затопить у меня печку, а она объявляет, что топить нечем, что Левкей ей не принес дров.
Сзади стояла и сама Марфа, пожилая женщина в темном ситцевом платье и красном платке на голове.
– Левкей говорит, что совсем нет дров, что надо в лес за дровами ехать, а купец запретил рубить, – сообщила она.
Пятищев встрепенулся.
– Какой вздор! – воскликнул он. – Не может быть, чтобы не было дров! Топливо найдется и помимо леса! Мало ли у нас на дворе есть всякого хлама! Там я видел около скотного двора сорвавшиеся с петель старые двери. Их можно изрубить и жечь.
– Да ведь двери, барин, какие были – их лавочнику за муку сменяли.
– Пустяки. Ну, пусть Левкей рубит на дрова решетку от фруктового сада. Она все равно развалилась. Прикажи ему моим именем. Да и сама иди. И сейчас затопи у княжны печку.
– У меня ужин готов. Поди, ужинать будете. Кто ж на стол накроет? Кто кушанье будет подавать?
– Еще только семь часов, а мы ужинаем в восемь. Пожалуйста, не разговаривай и иди топить у княжны печку. Сходи за дровами. Пусть Левкей решетку рубит.
Марфа переминалась и не уходила.
– Барин, мне бы рублик… – начала она. – Дайте хоть рублик из жалованья… Явите божескую милость. Ведь уж сколько времени я не получала.
– Нет у меня теперь денег. Завтра… Или, лучше сказать, послезавтра. Приедет купец, я получу от него деньги и дам тебе, – сказал Пятищев.