Купец пришел! Повествование о разорившемся дворянине и разбогатевших купцах
Шрифт:
– Ах, боже мой! Вот я несчастная-то! Живу, живу, и все попусту. Барин, да ко мне сапожник пришел с сапогами. Он подметки к сапогам мне подкидывал и требует денег.
– Ну, и сапожнику скажи, что послезавтра.
– Да он сапоги-то без денег не отдает. А я босая.
Марфа выставила из-под подола голую ногу.
– Нет у меня теперь денег. Послезавтра, послезавтра! – раздраженно повторил Пятищев и махнул рукой бабе: – Уходи! Скройся!
Марфа удалилась. Капитан взглянул на Пятищева и спросил:
– Откуда ты послезавтра возьмешь денег?
– Кабинет
Пятищев положил себе за непременную обязанность к послезавтра очистить большой дом для Лифанова, о чем решил сегодня же сообщить всем членам семьи, а также и Василисе. Перед ужином он сменил феску на дворянскую фуражку с красным околышком, взял трость с серебряным набалдашником чеканной работы, изображающим во весь рост нагую женщину в соблазнительной позе, закинувшую голову назад, и отправился во флигель к Василисе. Василиса была уже переодевшись в простое розовое ситцевое платье и пекла себе на плите яичницу с ветчиной.
– Здравствуйте! Каким это таким ветром вас занесло ко мне? – встретила она Пятищева и при этом сделала смеющиеся глаза.
– Как каким ветром? Я вчера у тебя был, – проговорил Пятищев, сняв фуражку и присаживаясь на табурет к кухонному столу.
– Ах, это за рублем-то? Так какое же это бытье! Заглянули, как солнышко красное из-за туч, взяли деньги и скрылись. А я про настоящую побывку говорю. Прежде захаживали кофею попить, посидеть, разные кудрявые слова поговорить с Василисой.
– Дела, Василиса Савельевна, не веселят. Судьба меня бьет, судьба меня вконец доконала.
Пятищев тяжело вздохнул.
– Да ведь уж знаю, слышала. Сколько раз об этом говорено было. Но я скажу одно: сами кругом виноваты. Ну что ж, и сегодня на минутку ко мне или останетесь чайку попить? – спросила Василиса.
– Какой же чай! Нам скоро надо ужинать. Меня там семья ждет. А пришел я, чтобы сообщить, что тебе завтра придется выехать отсюда в дом садовника. Неприятно это, но что же делать.
Пятищев ждал града попреков, обвинений по своему адресу, но Василиса сказала:
– Знаю. Слышала. Сам купец объявил мне. Он был у меня. Заходил на минутку. Ведь вот все его ругают, а он политичный мужчина и даже учтивый.
– Я его, милая, не ругаю, но согласись сама, не могу же я к нему относиться дружественно, если все нынешние бедствия вылились на меня через него.
– Сама себя раба бьет, коли худо жнет. Не от него бедствия, а от управляющего-немца. Давно надо было его выгнать. А вы когда с ним расстались? Когда уж насосался он и сам отвалился. Мало он у вас тут награбил, что ли! Вот теперь и плачьтесь на него. А купца поносить нечего…
Пятищев в словах Василисы видел прямо перемену фронта. На управляющего-немца она всегда указывала как на врага его и хищника, но не щадила и Лифанова в своих разговорах, называя его мошенником, кровопивцем и т. п., неоднократно даже сулилась
– Купец, то есть Лифанов, даже очень деликатен ко мне, и я это сознаю, – проговорил Пятищев. – Около двух месяцев он просит меня очистить ему усадьбу, и я не могу это сделать, потому что меня обуревает семья. Поносить же его я не поношу. Какая польза от этого? Я смирился. Его поносят капитан и княжна, но и те в раздражении. А их раздражение тоже понятно. Пришел вандал, сильный вандал, заручился правом и гонит из насиженного гнезда.
– Вы мне таких мудреных слов не говорите. Я все равно не пойму… – перебила его Василиса.
– Я, кажется, ничего такого не сказал, чего бы ты не могла понять. Уж не такая же ты серая. Ты много читала хороших книжек, которые я тебе давал… – несколько обидчиво произнес Пятищев.
– А что читала, то и забыла. У меня памяти нет.
– Вернемся же, однако, к Лифанову, – в свою очередь перебил ее Пятищев. – Разумеется, каждое его посещение приносит мне неприятность. Я его принимаю у себя по необходимости, скрепя сердце, заставляю себя быть с ним ласковым. Это нужно мне, потому я перед ним виноват. Но ты-то, ты-то для чего его кофеем у себя поила?
– Ах, уж вам известно? Подсмотрели и доложили? – вскинула на него Василиса глаза. – А затем, что он теперь здешний хозяин. Ведь я вам уж не нужна. А он, может статься, в экономки меня возьмет.
– А ты к нему пойдешь?
– Да отчего же? Руки-то у меня не отвалились, коли ежели бы взял, – проговорила Василиса, улыбаясь. – А только он не хочет… «У меня, – говорит, – жена – хозяйка».
– Ах, уж ты ему даже и предлагала! Не ждал я от тебя этого.
Пятищева что-то кольнуло. Ему сделалось обидно, горько. Он нахмурился. Василиса не смутилась и продолжала:
– Да отчего же и не предложить? Хлеб за брюхом не ходит, а брюхо…
– Ну, оставим, оставим это. Ты должна завтра выехать в дом садовника.
– И выеду. Я купца потешу.
– А мы въедем в этот дом.
– Удивляюсь, как вы влезете сюда со всей своей требухой!
– Да ведь только на неделю, пока капитан и княжна не приищут себе помещения в посаде. А я за границу… Это уж решено.
– Никуда вы не уедете, – покачала головой Василиса. – В домишко-то этот, может статься, переселитесь, а уж отсюда никуда…
– Нет, нет! Я слово Лифанову дал! Честное слово дворянина, что только на неделю! – воскликнул Пятищев. – Ну, может быть, дней на десять, а уж не больше. И тебе в домишке садовника больше недели жить нельзя. Так я порешил с Лифановым.
– Ну, обо мне-то теперь не заботьтесь, – махнула рукой Василиса. – Я на своей воле. Коли обо мне другие не заботятся, я сама себе госпожа и должна о себе думать. Не возьмет он меня к себе в экономки, так я этот домик под себя у него найму. Домик садовника то есть. Найму и буду в нем жить. Купец сдаст. Он человек торговый. Он понимает выгоду. Лучше же ему взять что-нибудь за домишко, чем он будет зря пустой стоять.