Купленная. Игра вслепую
Шрифт:
Странно, но попытка вспомнить, во что была одета Алина почему-то закончилась раздражающей неудачей. А если я видел ее сегодня в последний раз в своей жизни?.. Кажется, у меня начинается очередной приступ паники, подрезав дыхание до частых и отрывистых вздохов-выдохов. Будто-то кто-то ограничил поступление кислорода в мои легкие до минимальных доз или я враз забыл, как надо дышать полной грудью?
— В этом-то и проблема, Кир. Я вот до сих пор не знаю, есть ли хоть какой-то смысл говорить с тобой сейчас обо всем этом. Насколько ты сейчас адекватен и способен в своем нынешнем состоянии оценивать происходящее, как и понимать с трезвой ясностью ваше сегодняшнее положение со всей на то серьезностью и ответственностью за содеянное? Ты ведь не можешь этого не видеть и не осознавать. То, чем
— Ах, вот оно что. Оказывается, вся тяжесть предполагаемой вины лежит на нашей подростковой безалаберности. Это наши вполне естественные поступки не вписываются в чужую систему ценностей и не отвечают этическим нормам чужих правил с пожизненными ограничениями. А я тут ломаю себе голову, извожусь и ищу хоть какие-логические объяснения произошедшему… А всего-то нужно было посмотреть в свое непутевое рыло в зеркало.
Естественно, я не ждал от Стрельникова-старшего ничего близкого или хотя бы очень отдаленного понимания сказанным мною словам. Но и более сдерживаться, увы не мог. Может даже тщедушно надеялся, что сумею достучаться до его голоса разума, если отцовские чувства были с такой ненавязчивой легкостью им попраны, будто какой-то ненужный мусор или раздражающая все эти годы слабость. Удивительно, что он вообще умудрился так долго продержаться.
Зато сейчас совершенно не стесняется демонстрировать свою "правоту", показательно выдыхая, опуская в "непосильной" для себя выдержке взгляд к полу и якобы собираясь с мыслями для очередной душещипательной лекции. И я еще не так давно надеялся поговорить с ним по душам? Наивно верил, что меня услышат и даже в чем-то поймут?
— Прости, Кир, но я уже реально не знаю, КАК мне донести до твоего ослиного упрямства столь очевидные для любого здравомыслящего человека понятия и истины. Слов ты явно не понимаешь. Действия тоже мало чем на тебя влияют.
Лучше бы он не поднимал на меня своих чересчур убедительных глаз, чей разрез и цвет, бывало, пугали меня зеркальным отражением моих собственных. Только в этот раз меня припечатало к матрацу кровати совершенно незнакомым для меня чувством восприятия. Словно я впервые увидел, кем он был действительности, в коем-то веке сняв со своего безупречного лица привычную для многих маску Глеба Стрельникова. Кем-то абсолютно для меня чужим… Настолько чужим, далеким и отстраненным, что даже я не на шутку испугался от столь поразительного для себя открытия.
— Что мне нужно такого сделать, чтобы до тебя наконец-то начало доходить что все это не игры? Я не собирался с тобой играть и не собираюсь делать этого и впредь.
— Может хотя бы раз в жизни попытаться встать на мою сторону и повести себя, как настоящему отцу, а не как эгоистичному мудаку, под заезженную мелодию которого обязаны танцевать все окружающие, в том числе и особо близкие ему люди? Или подобные понятия для тебя в принципе не приемлемы или даже неведомы? Ты не имеешь никакого представления, что это такое — поступаться собственным упрямством и идти навстречу не безразличным тебе людям? Жертвенность для тебя так — всего лишь красивое слово-пустышка для религиозных фанатиков и безмозглых патриотов?
Наверное, я все-таки что-то ляпнул не то или переступил через недопустимую грань. Но не заметить даже в своем упоротом состоянии, как плотно поджал губы Стрельников-старший и каким стал осязаемо тяжелым его взгляд, я не смог бы, наверное, даже со светонепроницаемой повязкой на глазах.
— О какой жертвенности может говорить избалованный своей не менее инфантильной мамочкой тридцатилетний переросток, который за всю свою сознательную жизнь никогда не сталкивался ни с данным понятием, ни с реальными
— Что ты собираешься делать с Алиной? — еще немного и меня даже мое нынешнее состояние мало чем удержит.
Мысль вызвать по внутренней связи палаты дежурную медсестру была мною отринута практически сразу же. Если отец приехал сюда с личной охраной и успел переговорить со всем местным персоналом, боюсь любая попытка найти хоть какое-то подобие спасительной лазейки закончится до смешного банальным провалом в ту же секунду и прямо на месте.
Но осознавать, что я ни черта не способен сейчас сделать, даже хоть немного сменить позу на этой треклятой койке, чтобы при этом моментально не вспотеть и не заработать приступа тошнотворного головокружения, было куда убийственней истинных ко мне мотивов Глеба Стрельникова. А думать в этот момент о Стрекозе… Бл*дь…
Что?.. ЧТО, ВАШУ МАТЬ, я должен сказать и сделать, чтобы этот упрямый осел наконец-то меня услышал?
— То, чего тебе вроде как по умолчанию знать не положено. Надеюсь, с ней, как с тобой, каких-то особых проблем возникнуть не должно. Она куда более сообразительная девочка и не может не понимать, какое у нее положение во всей этой истории. Чего не скажешь о тебе. Кстати, она тебе успела рассказать, как приезжала на мой вызов на Котельникова сразу после твоего отлета в Норвегию?
Похоже, истинный смысл слов отца не сразу дошел до аналитического центра моего критического мышления в той форме и подаче, на которые он попытался меня так ловко подловить. Но-таки, да. У него это получилось. По мозгам вскоре долбануло таким мощным залпом оглушающего адреналина, что я по началу не сразу понял, почему вдруг так резко перестал видеть, слышать и особенно соображать. И почему в моей голове столько горячего воздуха, угрожающего вот-вот рвануть вскипевшим паром или кровью и снести, как минимум, половину черепушки. Глаза, походу, мне уже выело. Часть чувств тоже, кроме тупо ноющей пустоты с паническим удушьем. Будто только что вкатали прямо в сердце с поллитра чистейшего ледокаина и теперь эта вакуумная хрень расползалась по всем мышцам и нервным узлам не сколько замораживая, а буквально пропитывая насквозь своим парализующим ядом за считанные секунды до летального исхода.
Почему я не подох именно в тот момент? ПОЧЕМУ?
Тогда бы мне не пришлось проходить через предстоящие круги ада. Снова и снова… цепляясь за свою жалкую жизнь только из-за свойственного таким сказочным долбоебам, как я, упрямства.
— Ты врешь, — конечно, я ему ни разу не поверил, хоть и прохрипел свое утверждение на судорожном выдохе. Хоть меня и трясло, удерживая на честном слове между едва живой реальностью и бьющимся в конвульсивной агонии сознанием. — Жалкая попытка меня достать столь примитивным фокусом.
— Ну почему же жалкая? Да и с какой стати мне врать о таком?
— С той самой, что ты приехал за ней сюда только сейчас. Иначе бы не выпустил ее или… сделал с ней что-нибудь еще тогда, — не скажу, что хоть какое-то облегчение с легким просветлением коснулось моего сознания, тела и чувств. Но тот факт, что я продолжал говорить достаточно связные и вполне логичные фразы указывал именно на последнее. Все-таки я сумел пережить и этот гребаный удар.
— А то, что я мог ее тогда отпустить чисто из "сострадания", этого тебе сложно принять в свою гениальную голову?