Куприн: Возмутитель спокойствия
Шрифт:
И мы отправились в Ревель, а оттуда, словно подхваченные огромной волной, стали совершать переезд за переездом» [342] .
Елизавета Морицовна не упоминает в воспоминаниях Нарву, а ведь остановка там, несомненно, была. В 2003 году местные поклонники писателя открыли мемориальную доску на здании по улице Койдула, 8, где с начала декабря 1919 года размещалась редакция «Приневского края». Правда, Куприн к тому времени уже уехал из Нарвы и в выпуске газеты более не участвовал. Он устремился в столицу Эстонии, в Ревель (Таллин), где находилось Северо-Западное правительство [48*] , выпускавшее газету «Свободная Россия», которой пообещал сотрудничество.
342
Цит. по: Вержбицкий Н. К. Встречи с А. И. Куприным. Пенза: Пензенское
48*
Северо-Западное правительство — коалиционное правительство, сформированное 11 августа 1919 года в Ревеле (Таллине) на совместном заседании представителей политических партий России и командования союзников при содействии представителя английской военной миссии генерала Марша. В состав правительства вошли представители кадетов, правых эсеров и меньшевиков. Основной задачей работы правительства была ликвидация советской власти в Псковской, Новгородской и Петроградской губерниях и установление там новой гражданской власти.
Пятнадцатого ноября 1919 года писатель прибыл в Ревель. Там он встречался с главой правительства — «нефтяным королем», миллионером Степаном Георгиевичем Лианозовым. Позже вспоминал: «Спокойствие его, выдержанность и независимость умели пробивать эгоистическое равнодушие англичан, и за все, что он сделал тогда для русских, — глубокая ему признательность» («Купол Св. Исаакия Далматского»). Познакомился и с министром торговли, промышленности, снабжения и здравоохранения Мануилом Сергеевичем Маргулиесом. Эта встреча энтузиазма не вызвала — он видел страшный конец Северо-Западной армии: «...бараки, заваленные русскими воинами, умирающими от тифов. В бараках солдаты служили офицерам и офицеры солдатам» («Купол Св. Исаакия Далматского»), Член Комитета русских эмигрантов в Эстонии, государственный контролер Северо-Западного правительства Василий Леопольдович Горн выдал Куприну новый временный паспорт.
Писатель быстро понял, что Северо-Западное правительство агонизирует. Провал похода Юденича стал и его провалом.
В Ревеле Куприна ничто не держало; красивейший город, но чужой, эстонцы настроены по отношению к русским враждебно. Сила приказа над ним больше не довлела, Северо-Западную армию готовили к ликвидации. Он был свободен, а пути назад не было. Узнав, что бывшие члены Северо-Западного правительства Владимир Дмитриевич Кузьмин-Караваев и Антон Владимирович Карташев уехали в Гельсингфорс, где сотрудничают в газете Национального центра «Русская жизнь», дал им знать, что тоже едет.
Пока ждал финскую визу, неожиданно принесли телеграмму от бывшей жены, Марии Карловны, из финской Нейволы. Жива! Спрашивала о судьбе Лиды и сообщала, что получила большой денежный перевод, предназначенный ему. Александр Иванович ответил, что их дочь вышла замуж, денег просил не переводить, скоро сам приедет в Финляндию. Между ними возникла переписка. Возможно, именно из нее он узнал, что 12 сентября в Нейволе скончался Леонид Андреев. Это объясняет, почему некролог Куприн написал только 20 ноября. «Залог русской жизни — ее писатели, — утверждал в нем Александр Иванович. — Андреев умер. Умер. Вдумайтесь в это слово... У нас больше никого не осталось» («Памяти Леонида Андреева», 1919).
А кто остался из его прежних знакомцев и друзей? В 1917-м умерли чудак Фидлер и оригинал Котылев. В 1918-м он потерял Маныча, исчезнувшего в вагонах советского агитпоезда. Уточкин умер еще в 1916-м, в психиатрической клинике. Уехал из России Жакомино, пережив конец цирка Чинизелли. Где-то Ванечка Заикин? Исчезли из поля зрения, бежав из Петрограда, Вася Регинин, Петр Пильский, Анатолий Каменский, Борис Лазаревский. Остался в Гатчине Щербов, и от одной мысли об этом охватывает ужас. А последняя встреча с Батюшковым! Столкнулись на Садовой, возле Публичной библиотеки. Федор Дмитриевич подошел к лотошнице и купил у нее полусгнившее яблоко. Признался: «Это мой завтрак». Могила матери осталась в Москве. Сестры тоже остались там... Хорошо, что жена и дочь рядом. А ведь сколько семей гражданская война разбросала.
Новый год, 1920-й, как это не раз бывало, писатель встретил в Гельсингфорсе. Корреспондент, взявший у него по приезде интервью, утверждал, что он «был бодр и оживлен» [343] . Город теперь назывался Хельсинки, финны гордилось обретенной независимостью, и в беседе Александр Иванович продекларировал, что независимость Финляндии признают все здравомыслящие русские, а сам он признал ее еще 20 лет назад [344] . На вопрос о Горьком, которого финны хорошо знали, Куприн ответил так: «...он делает созидательную работу, чтобы соединить интеллигенцию и пролетариат в России. Он признает большевизм только в теории, но резко противится его жестокой практике, то есть убийствам, экспроприациям, незаконным арестам и так далее. Он делает много хорошего, спасая своим авторитетом тысячи людей от смерти» [345] .
343
Цит. по: Интервью с писателем А. И. Куприным // Куприн
344
Там же.
345
Там же.
Куприна здесь очень ждали. Редактор «Русской жизни» (позже «Новой русской жизни») Юрий Александрович Григорков забронировал ему номер в «Феннии», все той же. Он не мог поверить, что такая звезда упала на полосы его газетки, и позже вспоминал, как терялся перед Куприным: «Никогда не забуду первого его быстрого взгляда, который он на меня бросил. Это продолжалось одно мгновение, какую-то долю секунды, но мне казалось тогда, что это тянется без конца. Острый, сверлящий, холодный и жестокий взгляд вонзился в меня, как бурав, и стал вытягивать из меня все, что есть во мне характерного, всю мою сущность. <...> Если бы пыль, втягиваемая в трубу пущенного в ход пылесоса, могла чувствовать, то ее ощущения, вероятно, были бы похожи на мои» [346] .
346
Григорков Ю. А. И. Куприн (Мои воспоминания) / Дальние берега. Портреты писателей эмиграции. М.: Республика, 1994.
Григорков и сам был наблюдателен. Быстро понял, что жена Куприна над ним «властвует», что дочь избалована: «Никаких признаков почтительности к отцу, хотя бы минимальной, я в этой девочке не обнаружил. Отец ее обожал». Надо сказать, что Григорков одним из первых начал звать Елизавету Морицовну — Елизаветой Маврикиевной [49*] . Вероятно, она стала так представляться в 1914-м, с началом Великой войны.
Редактор положил Куприну оклад, и уже 24 ноября 1919 года на страницах «Русской жизни» появился его первый фельетон «Памятная книжка I». Сотрудничество с этой газетой продлится до сентября 1921 года, составит обширное публицистическое наследие, автор которого окончательно отрезал возможность вернуться домой. В оценках советской власти он был беспощаден; печатал даже свои «частушки»:
49*
Немецкое имя Мориц происходит от греческого Маврикий, что значит «темный».
Такую повышенную работоспособность беремся объяснить и тем, что Куприн изголодался по профессии, и тем, что накопилось много впечатлений, ну и тем, что в Финляндии, как и в Советской России, действовал сухой закон. Конечно, здесь тоже научились изворачиваться, подавать в ресторанах крепленный спиртом чай или кофе, но системой алкоголь не стал. «Я работал с Куприным в течение года, — вспоминал Григорков, — встречался с ним за это время ежедневно и ни разу не видел его пьяным».
Хотя здесь сразу обнаружились старые закадычные приятели. Например, художник Сергей Животовский, богема, завсегдатай «Бродячей собаки». Он вспоминал, как Александр Иванович пророчествовал в канун Нового года: «Петроград будет освобожден, и все мы вздохнем с облегчением между февралем и июлем 1920 года» [347] .
Животовский недавно бежал из России и наладил связи с Ильей Репиным, так и жившим в Куоккале. Куприн писал Илье Ефимовичу 14 января: «Меня застала волна наступления С<еверо>-3<ападной> армии в Гатчино, вместе с нею я откатился до Ревеля. Теперь живу в Helsinki и так скучаю по России... что и сказать не умею. Хотел бы всем сердцем опять жить на своем огороде, есть картошку с подсолнечным маслом, а то и так, или капустную хряпу с солью, но без хлеба... Никогда еще, бывая подолгу за границей, я не чувствовал такого голода по родине. Каждый кусок финского smorgos’a становится у меня поперек горла, хотя на самих финнов жаловаться я не смею... Но я не отрываюсь мыслью о людях, находящихся там...» [348]
347
Животовский С. Листки из альбома: В вагоне // Рассвет [Гельсингфорс]. 1920. 10 января. № 6.
348
Письмо А. И. Куприна к И. Е. Репину от 14 января 1920 года // Письма А. И. Куприна. 1893–1934 гг. // search.rsl.ru.