Курсант: Назад в СССР 7
Шрифт:
— А как же коллектив ее терпит?
— У нее муж в горкоме. И дядя в Москве где-то — шишка не последняя. Точно не знаю где, но так говорят.
— Отлично, Гена. С первым пробным заданием ты справился на ура. Сейчас запишу фамилию этой Тамары и Бориса Петровича. Больше ничего странного у вас не происходило?
— Да вроде нет, — Гена наморщил лоб и поправил объемный колпак. На маленькой голове он смотрелся особенно большим и даже немного комичными.
Впрочем, было видно, что к здешней униформе Гена привык давно. Не просто так часы отсиживает
— Точно? Вспоминай лучше. Никто никому не угрожал, не давил? Казусы были какие-нибудь?
Студент прижался к стене острым плечом и чуть нахмурился.
— Без казусов вообще не бывает. Беременные — народ беспокойный, а то ведь есть ещё и мужья, родители. Все чего-то хотят, тревожатся, больных тревожат. Впрочем, это вам не очень интересно. Но недавно скандал небольшой случился, было дело. Недели три назад приходил один мужик и про дочь свою спрашивал. Мол, обращалась или нет к нам.
— Как это? Он не знает, родила его дочь или нет?
— Он просто корпус перепутал. У нас же гинекология впритык с роддомом. Ему туда надо было, в консультацию. Я ему пытался объяснить, что тут стационар и всё стерильно должно быть, а он чуть меня не зашиб и слушать не стал.
— С чего это он вдруг так разозлился?
— Не знаю… Правда, потом обмолвился, что дочери его в живых уже нет.
— Вот как? А как он выглядел? Вспоминай, дружок. Это очень важно. Вот видишь, какой ты молодец, первый день на службе, а уже столько пользы органам приносить начал.
Студент засиял, стекла очков заблестели:
— Выглядел, вроде, обычно. Мужик как мужик. Только видно, что внутри камень. Несгибаемый. И глаза такие странные. Взглядом будто убить может. Никогда такого взгляда не видел.
— Больше ничего не запомнил?
— Нет.
— Цвет волос, рост, особые приметы?
— Больше ничего в глаза не бросилось, — пожал худыми плечами Гена.
— А фамилия его как? Про дочь когда спрашивал, фамилию же её называл?
— Хоть убейте, не помню. Таких фамилий в день через меня десяток проходит. Всех не упомнишь, ведь это не вчера было-то. А что? Он что-то натворил?
— Скажи, Геннадий. Ты в Москве когда последний раз был?
— Лет десять назад. В школе нас на Красную площадь водили. И в Мавзолей. А что? При чем тут Москва?
Я снова проигнорировал его вопрос.
— А где ты был восьмого июня? — я назвал дату, когда убили Дицони.
— Восьмого? — студент озадаченно снял колпак и почесал жиденькие вихры на макушке. — Сейчас посмотрю. Как так сразу вспомнишь?
Он подошел к настенному календарю-плакату с лозунгом-призывом: «Полностью ликвидируем туберкулез!» и ткнул в столбик дат:
— Вот! Это воскресенье было. Я как раз на первое свое дежурство попал здесь. Сутки проторчал. Думал, помогать буду, а мне тряпку и швабру всучили и коридоры драить отправили. Я тогда обиделся даже, не для того три курса отучился, чтобы за уборщицу работать. А потом мне сказали, что это проверка была. Не чураюсь ли я простой работы.
— Ясно…
— А вот
Я наспех записал в блокнот всю информацию, что наговорил мне вновь испеченный агент.
— Спасибо, Гена… — я пожал руку студенту. — Теперь ты здесь мои глаза и уши. Помни, что ты внештатный сотрудник милиции. И помалкивай.
— А удостоверение мне дадут?
— Конечно, — слукавил я. — когда пройдешь испытательный срок. Три месяца. Только об этом никто не должен знать. Понимаешь?
— Ух, спасибо, Андрей. Я могила…
Я вышел в сосновую тишину, набрал воздуху полной грудью и шумно выдохнул.
В ленинской комнате зазвонил телефон. Я без особого энтузиазма поднял трубку (вопросы типа — «алло, это отдел кадров?» уже порядком задолбали):
— Слушаю, Петров!
— Привет, Андрей Григорьевич! — проговорил динамик. — Что там у тебя? Рассказывай.
— Здравия желаю, Никита Егорович, — я развернул блокнот. — Похвастаться особо нечем, но есть несколько лиц, которых не мешало бы отработать.
— О, вот это уже интересно…
— Некий акушер-гинеколог Абрамов Борис Петрович буквально вчера ушел на пенсию, после того, как неделю назад на его операционном столе умерла роженица.
— А при чем тут гинеколог? —откровенно недоумевал Горохов.
— А Светлана Валерьевна вам не докладывала? У нее есть предположение, что мог орудовать врач. Разрезы на животе убитых — напоминают имитацию кесарева сечения.
— А, да-да… Она что-то говорила, — пробормотал Горохов. — Просто голова пухнет. У меня уже все перепуталось. Столько народу через себя пропустил. Постояльцы «России» никогда не кончатся. И зачем было такую огромную гостиницу строить? Ладно, ерунда всё это. Так что там по врачу еще?
По голосу было заметно, что Горохова и правда задергали. Да и не позволял он себе никогда так откровенно ворчать. Кажется, это дело может нам всем дорого стоить. Мне остро захотелось туда, к остальным, но делать было нечего — надо отрабатывать здесь. Сонный городок еще не раскрыл все свои тайны. Я продолжил делиться наработками:
— Интересно получается. Я тут справки навел, Абрамова, выходит, на пенсию попросили. Потому как уже не в первый раз у него пациентки на операционном столе загибались. Проверки проводились, но дела не возбуждались, врачебной ошибки не усмотрели. Но тут сами понимаете, как можно в медицине все вывернуть. Особенно если главный судмед в Зеленоярске — одноклассник этого самого Абрамова.