Квантовая механика
Шрифт:
Наконец все пожелания записаны и сложены на парту. Занятие начинается. Но молодые психологи работают без настроения. Видимо, они переживают из-за того, что кто-то из них будет отстранён от работы с учащимися на курсах. А может, они просто не видят особого смысла стараться перед нами, ибо, так же как и я, поняли, что эти курсы никому не нужны. Так или иначе, но первая часть тренинга проходит в бессмысленной болтовне.
Только ближе к концу начинается какое-то оживление. Мы убираем все стулья и начинаем выполнять всякие дурацкие задания. Потом нас просят разбиться на пары. Я долго стою в растерянности, словно бы не расслышав требование ведущих. Потом, спохватившись, подхожу к маленькой
Выполняем… задания (я уже устал повторять «дебильные» и «дурацкие»). А потом вновь расставляем в кружок стулья и садимся на них. Я смотрю на маленькую девчонку, похожую на мулатку. Мне кажется, она тоже смотрит на меня; это сложно сказать наверняка, потому что человеческое зрение – намного сложнее, чем мы привыкли о нём думать. На её лице то и дело мелькает улыбка, словно она невероятно довольна тем, что едва ли не поставила меня в крайне неловкое положение. На моём лице, должно быть, появляется гневное выражение, потому что Юлька Петракова толкает меня локтем в бок и шепчет, как мне кажется, излишне громко:
– Да расслабься ты. Если что будут спрашивать, отвечать буду я.
Занятие заканчивается, и мы идём на общую лекцию по философии. Это вторая наша лекция по философии. Первая мне понравилась, поэтому на сей раз я сажусь в первые ряды, что называется, в гущу «жирных». По левую руку от меня оказывается Юлька Петракова.
Преподаватель – низенький мужичок – то и дело предпринимает «забеги» по проходу в аудитории. Во время них он никогда не запинается; голос его одинаковый и тогда, когда он стоит на месте, и тогда, когда он нервно почти бежит по аудитории. По звукам «на галерке» догадываюсь, что подвижная манера читать лекцию препода кажется кому-то невероятно смешной. Препод тоже об этом догадывается, поэтому спустя двадцать минут после начала лекции слышу где-то далеко позади, там, куда только что быстро-быстро устремился философ:
– Встали и пошли отсюда.
Суровый мужик! Фрейдисты будут помягче.
Поворачиваю голову, чтобы увидеть, кому досталось, и сразу обращаю внимание на ухмыляющееся личико маленькой девчонки, похожей на мулатку. Теперь я не сомневаюсь, что она смотрит на меня, даже несмотря на то, что в этот момент в аудитории происходит нечто необычное и интересное – двух или трёх мудаков выгоняют с лекции за насмешки над преподавателем. Девчонка не скрывает своей радости. Похоже, ей очень нравится досаждать людям.
Мудаки выходят из аудитории; лекция продолжается. Я углубляюсь в конспектирование.
А после лекции я в гордом одиночестве спускаюсь вниз. Подхожу к расписанию на следующую субботу, которое Дима уже успел повесить. Но другое привлекает моё внимание: на одном из стендов висит рейтинг учащихся на курсах. Вот так да! Вроде как у нас ещё не было никаких экзаменов; даже каких-нибудь самостоятельных работ мы не писали. На основании чего же составлялся этот рейтинг? Неужели Костя сотоварищи делают какие-то глубинные выводы на основании нашего валяния дураков на тренингах? Или, может, заядлый курильщик и фрейдист начисляет баллы тем абитуриентам, которые во время перекура задают ему вопросы о Зигмунде Фрейде и не только?
Ознакомившись с рейтингом, прихожу в полное недоумение. Я сам, оказывается, нахожусь очень высоко, в первой десятке. Может, это ошибка какая-то? Шутка?
Лишь спустя некоторое время я обращаю внимание на то, что в первой десятке все из нашей школы. Только тогда понимаю, кто сочинил этот дутый рейтинг и после какого события. Что ж, моя надежда до последнего в объективность институтского
Резко разворачиваюсь и вижу перед собой Женю Кошелева. Он как-то бесшумно подошёл ко мне и так же, как я, устремил свой взгляд поверх моей макушки на фальшивый рейтинг. Вижу, как Женя борется с желанием нагрубить мне. Думаю, если я скажу ему, что разделяю его недовольство, он мне не поверит.
Выхожу на улицу. К счастью, «жирные» ещё не успели это сделать. Зато вижу маленькую девчонку, похожую на мулатку. Увидев меня, она, как обычно, ухмыляется. Неужели у неё такая пакостная натура? Или она просто не любит тех, кто попадает на вершины рейтингов по блату?
Чуть ли не бегом я устремляюсь к троллейбусной остановке, чтобы продемонстрировать всем ребятам и девчонкам из московских школ, что я не дожидаюсь «жирных», что я не заодно ни с ними, ни с тем более их долбаной предводительницей, которая лишь сегодня позволила дать себе отдохнуть, видимо будучи уверенной в том, что она своего добилась. Даже на Михалыча с Трофимовым мне в данную минуту наплевать. Кстати, Трофимов в рейтинге оказался очень низко, так же как и некоторые другие мои одноклассники, в том числе Ольга Рыбакова. Что ж, в ректорате, видимо, пришлось бросать монетку. А может, Голигрова просто недолюбливает Трофимова и побаивается Ольгу Рыбакову и некоторых других как конкурентов Дениса и рассказала ректору даже об этом.
Успеваю на тверскую электричку, которая, по обыкновению, забита битком. Идя по вагонам в центр состава, вдруг вижу две почти пустые скамейки. На одной из них только восседает мужик, развернув к проходу почти на девяносто градусов туловище. Мужик одет в старый-старый пуховик, но на бомжа он совсем не похож.
– Свободно? – спрашиваю.
– Ещё бы было занято, – говорит мужик со скучающим видом, словно устал повторять одно и то же много раз. Отмечаю, что голос у него довольно приятный. – Здесь такая вонища стоит, что больше, чем на двадцать секунд, никто не задерживается возле меня. – И мужик поднимает правую ногу, обутую в специальный ботинок, завёрнутый в полиэтилен. – Я на них не обижаюсь. И на судьбу тоже не ропщу. Врачи два года назад сказали мне, что всё могло бы быть значительно хуже. Хотя могло бы быть и лучше.
Хочу свалить куда подальше, как это сделали и все другие пассажиры до меня. Но не потому, что у мужика гнилая и воняющая нога, а потому, что он много говорит. Не люблю я болтунов; считаю, что даже с гнилой ногой можно быть скромным и тактичным. Но я не хочу, чтобы мужик подумал, что я избегаю его общества из-за его физического увечья, поэтому сажусь на скамейку напротив него.
– Все думают, что я бомж, – продолжает мужик. – А у меня дача рядом с Конаково трёхэтажная. Раньше ко мне даже артисты ездили.
Вот чёрт! В какую же историю я вляпался! Хорошо, что хоть электричка останавливается только на Петраше, Химках и Сходне. Но время всё равно будет тянуться медленно, в этом можно быть уверенным. Такой вот я, сука, воспитанный человек.
По вагону продолжают идти пассажиры, и все они, завидев свободные места, изъявляют желание подсесть к нам. И всем им мужик показывает свою больную ногу. Напрягаю своё обоняние, но ничего не чувствую то ли из-за лёгкого насморка, то ли из-за того, что после прогулки по вокзалу, заселённому бомжами, и по вонючим тамбурам, в некоторых из которых ощутимо пахло человеческими испражнениями, мне уже не кажется неприятным аромат, исходящий от гнилой плоти, запакованной аж в целый ботинок. А может, мужик и вовсе приукрашивает свои страдания, как это любят делать все больные, жаждущие внимания. В таком случае пассажиры ведут себя как свиньи.
Конец ознакомительного фрагмента.