Квантовая механика

Ельцов Григорий

Панк Славик, как я понимаю, учится одновременно в двух группах. Какое занятие ему больше нравится, туда он идёт. Сегодня он решил первым делом посетить семинар по психологии, проводимый Яной, поэтому вновь оказался в одной аудитории со мной.

После семинара идём на общую лекцию по психологии. Отыскиваю взглядом Ленку; она стоит в проходе аудитории в окружении подружек и совершенно не смотрит в мою сторону, поглощённая, казалось, одной мыслью: куда бы сесть? Подхожу к ней и говорю:

– О чём был ваш семинар? Нам Яна рассказывала о профессиях.

– Нам

Олеся рассказывала то же самое. – И Ленка наконец садится к самому окну. Тут же рядом с ней садится несколько подружек. Разговор исчерпан.

Сажусь за одну из последних парт и оттуда наблюдаю за Ленкой. Ещё никогда я не видел её такой… обычной. Она много говорит с подругами, всё время крутится на своём месте, словно бы её стул неудобный. А под конец лекции она обхватывает голову руками, словно бы она у неё болит, и смотрит вниз, на голую парту, где нет даже тетрадки.

Когда преподаватель нас отпускает, Ленка тут же вскакивает со своего места, хватает уже собранный рюкзак и идёт к выходу из аудитории впереди своих подруг. Только в дверях она останавливается, поворачивается и смотрит исключительно на своих подруг. Однако видя, что те вступили в разговор с ребятами и девчонками из других школ и не торопятся покидать аудиторию, Ленка выходит.

Вновь вижу её уже внизу; она стоит перед зеркалом и пытается застегнуть молнию на пальто. Уши уже снова в наушниках, хотя музыка ещё вроде как не играет. Она так сильно спешит, что молния никак не застёгивается.

Подхожу к ней и говорю:

– Ты, я вижу, недолюбливаешь не только зеленоградских, но и вообще всех. Так спешно вылетела из аудитории.

Ленка делает такое выражение лица, что не остаётся никаких сомнений: ей не могло прийти в голову, что её поспешность может броситься кому-то в глаза. Она говорит весёлым тоном:

– Общением приходится утруждать себя тогда, когда хочешь скорейшим образом адаптироваться к жизни в определённых местах. А мне это уже ни к чему. К тому же ты сам не особо разговорчивый.

– Что означает: тебе это уже ни к чему?

– Сегодня последний день, когда я была на курсах.

Сердце моё падает куда-то в пропасть; к горлу подступает тошнота. Такого не должно было произойти. На курсы должен был перестать ездить я, а не Ленка. Как же вышло наоборот?

– И почему я только сейчас об этом узнаю?

Ленка искренне удивляется моему вопросу.

– А что, – наконец говорит она, – я должна была объявить об этом в торжественной обстановке где-нибудь за круглым столом? Я была-то здесь только четыре раза. Никто и не заметит моего ухода. Все поглощены своей собственной адаптацией.

Верно, всего четыре субботы мы ездили на курсы, а кажется, что уже давно знаем друг друга. Мне кажется, что будет слишком банально говорить Ленке об этом, поэтому ищу более подходящие слова. Наконец говорю:

– Вынужден заметить, что ты… взрослее меня. Мне часто кажется, что происходящее со мной в то или иное мгновенье или в тот или иной временной промежуток

будет длиться вечно. И прошлая суббота, кажется, длилась целый год.

Вижу, как Ленка уверенным движением застёгивает пальто до самого подбородка.

– Может, сядем? – предлагаю я, кивая в сторону дивана, стоящего в коридоре.

Не сразу, но Ленка соглашается. Мимо нас проходят шумные товарищи по курсам, но никто, кажется, не обращает на нас внимания. Думаю о том, что по-настоящему одинокий человек – это тот, который окружён множеством людей. К одиноким людям так и липнут… желающие адаптироваться.

– Так ты действительно бросаешь курсы? – спрашиваю.

– Да.

– На прошлой неделе ты бы мне сказала об этом.

– На прошлой неделе я ещё не знала, что придётся прекратить обучение на курсах. Родители настояли на этом в прошлую субботу, вечером.

– Я имею в виду, что в том настроении, в котором ты была на прошлой неделе, ты бы обязательно рассказала мне о своих планах. А сегодня молчишь весь день. Что случилось? Неужели всё дело только в том, что ты узнала, что я из зеленоградской школы, ученики которой намерены занять места талантливой московской молодёжи в этом институте?

– Если бы я изначально знала, что ты из зеленоградской школы, я бы действительно вела себя иначе. Но не из-за того, что в вашей школе все такие плохие. А просто потому, что Зеленоград – это слишком далеко. Что может быть общего между нами? Когда мы можем видеться? По воскресеньям я мотаюсь на курсы в ненавистную Тимирязевскую академию, так как отец хочет, чтобы я туда поступала. Теперь и по субботам там тоже иногда будут занятия, поэтому я вынуждена бросить учёбу на этих курсах.

– Ты же не хочешь поступать в эту Тимирязевскую академию. Времена, когда родители подчиняли своей воле детей, вроде как давно прошли.

– Я и не буду поступать в Тимирязевскую академию. Я буду поступать сюда. Хотя без курсов это будет сложнее сделать. В Тимирязевской академии я рассчитываю подтянуть свои знания биологии и математики, чтобы было проще поступить сюда. Тут-то на курсах преподают одну ерунду, а не готовят к вступительным экзаменам. Денег на ерунду у моих родителей нет.

Мне в голову приходит фантастическая мысль, что, если бы я не стал в прошлую субботу брать у матери деньги, чтобы возместить ущерб, который нанесла мне арабская шаурма на Ленинградском вокзале, родители Ленки дали бы ей добро на продолжение обучения на этих курсах.

– Знаешь, а я тоже хотел бросить эти курсы, – говорю. – Но теперь я передумал. Теперь я буду делать всё возможное, чтобы поступить сюда. Хотя шансов мало. Но в любом случае знай, что у нас есть общая мечта: поступить в этот институт. А что будет дальше – посмотрим. Мне бабушка говорила, что если я буду когда-нибудь учиться в Москве, то смогу жить у неё, а это значит, что мне не придётся тащиться после занятий в Зеленоград.

– Ты сделаешь это ради меня, – не то спросила, не то попросила Ленка.