Квантовая теория любви

Шейнман Дэнни

— Ого! — воскликнула Ханна, входя. — Я-то думала, что ты, как всегда, сервируешь в кухне рыбные палочки. У тебя сегодня день рождения, а я забыла?

— Нет у меня сегодня дня рождения. Ханна, я только хотел тебя поблагодарить за дружеское ко мне отношение.

Ханна выглядела тронутой. Лео протянул ей бокал с вином, но она отказалась. Лео же выпил и тут же налил себе снова.

Разговор развивался ни шатко ни валко. Ханна была явно не расположена к задушевным беседам. Лео откупорил вторую бутылку. Надо дождаться нужного момента и раскрыть карты. А для затравки можно спросить, о чем бы она хотела поговорить или даже на кого положила глаз. А может, познакомилась с кем?

Но Ханна отвечала односложно.

А

если без обиняков?

Лео сварил кофе.

— Слушай, Ханна, ты мною увлечена?

— Что?

— Если да, то это здорово. Я понимаю, почему ты не хочешь об этом говорить. Все-таки со смерти Элени прошло совсем немного, и ты ее подруга. Но ведь это все… условности. Все может выйти наружу совершенно неожиданно… вдруг захочется выговориться… я все пойму, я готов. С тобой я могу говорить обо всем. О чем только захочешь.

— Но я вовсе не увлечена тобой.

— Послушай, я не обижусь. И не расстроюсь. Да, я люблю Элени… но ты мне тоже нравишься.

Ханна неуверенно рассмеялась.

— Чего ты добиваешься?

— Я ничего не добиваюсь. Просто хочу сыграть в открытую. Не надо ничего друг от друга скрывать. Нам же будет лучше.

— С чего ты взял, что я по тебе сохну?

— Ох, Ханна, прекрати. Сама знаешь с чего. Это очевидно.

— Не понимаю, о чем ты.

— Краснеешь, убегаешь ни с того ни с сего. Давай, колись. Я только «за». Вот видишь, ты опять.

— Что опять?

— Краснеешь.

— Правда? Так ты меня смутил.

— Слава богу. Наконец ты дозрела.

— Нет, ты не понял. Ты все перевернул с ног на голову. Если я когда и краснела в твоем присутствии, то только потому, что вспомнила маму… как она умирала. Хороша бы я была, если бы начала плакаться тебе в жилетку, вместо того чтобы помочь справиться с горем. И вот в один прекрасный момент меня прорвало. Пришлось срочно смываться, а то тебя бы просто затопило.

Лео уничтожен.

— А почему ты об этом не рассказала?

— Ну я же говорю, неловко было.

— Так. Я весь раскрываюсь перед тобой, а ты, выходит, только плотнее заворачиваешься в свой кокон. К чему все это?

Ханна невольно поежилась.

— Как только у тебя язык поворачивается! «К чему все это…» Я пыталась поддержать тебя как могла. Что тебе от меня надо, не пойму? Господи, да ты злишься. Давай завтра поговорим.

— Мне надо, блин, чтобы ты со мной была столь же искренна, как я с тобой! — заорал Лео.

— Извини. Мне пора. Спасибо за вкусный ужин.

— Значит, ты пыталась меня поддержать. Гнусность. Ну и как, понравилось жалеть? Нет? Ну скажи правду хоть раз в жизни?

— Лео…

— Нет уж, слушай. Ты, Ханна, всегда такая энергичная, веселая. Но все это фигня. Потому что никто не знает, что у тебя на уме. Ты всем нравишься, но ты для всех закрыта. Потому-то у тебя нет парня… тебе страшно, что он проникнет в твою душу, а это табу. Поэтому вокруг тебя вечно вертятся какие-то ублюдки. Месяц пройдет — старого на помойку, нового под знамена. Ты боишься настоящей любви, ведь тогда придется раскрыться. А тебе очень не хочется. Правда ведь? Ну, признайся?

Ханна беззвучно плакала, но Лео ничего не замечал.

— Завтра поговорим, — сказала она и кинулась к выходу.

Лео выскочил вслед за ней на лестницу.

— Если бы ты была со мной искренна, у нас бы все получилось. Я бы полюбил тебя. Я бы доказал тебе… если бы ты мне позволила. Но ты не осмелишься… ни за что.

Немало времени пройдет, прежде чем они увидятся вновь.

[19]

19

Запись 70

Присмотрись

к каждой открытой тебе стезе, мысли взвешенно и сосредоточенно. Испытай их столько раз, сколько представляется необходимым. А потом спроси себя, есть ли у данной стези душа? Если есть, это верная дорога, если нет, она ни на что не годна.

Карлос Кастанеда

17

Как ни странно, Фишель, мои тогдашние письма к Лотте полны надежды вернуться домой целым и невредимым. На душе у меня стало легче, ведь к военнопленным полагалось относиться гуманно. Крыша над головой, кормежка — это само собой. Во вражеском тылу я был в куда большей безопасности, чем на фронте. А там, глядишь, война кончится, я вернусь домой и мы поженимся.

По-русски я говорил очень прилично, поэтому был на особом счету, и меня часто привлекали в качестве переводчика. Русский офицер посоветовал мне не отправлять письма, пока не прибудем к месту назначения и я не смогу воспользоваться в полной мере своими правами военнопленного, включая переписку.

Правда, очень скоро радость моя пошла на убыль. Пленных было столько, что русские попросту не справлялись. Мы были у них словно кость в горле. Обеспечить нас всем необходимым в зоне военных действий не получалось, быстро отправить в тыл — тоже. Бесконечными пешими колоннами тащились мы по дорогам Галиции, а на прокорм выдавалось в день по двадцать пять копеек на нос. А ты пойди найди его, продовольствие, в разоренных войной деревнях.

До Лемберга мы брели целых двенадцать дней. Кирали, словно приблудный пес, не отходил от меня ни на шаг, хотя теперь мы не обязаны были держаться вместе. Поначалу венгр меня бесил, потом я как-то к нему притерпелся, и мы даже стали вести разговоры. Выяснилось, что его хлебом не корми, дай побрюзжать и посетовать на жизнь. Казалось, перенеси его сейчас на залитый солнцем берег моря, дай в зубы сигарету, а в руку кружку пива, он все равно найдет причину для нытья. Нагонит тоску — и доволен. Когда рассуждаешь с ним спокойно — злится, а заорешь — криво ухмыляется и потирает руки от радости. Его жизненная позиция вызывала во мне отвращение, мои же взгляды он высмеивал и именовал «слюнтяйством». В общем, странная завязывалась дружба, взаимная неприязнь питала ее.

Лемберг и Киев связывает железная дорога. На перевалочной станции на окраине города от общей массы отсеяли чехов, словаков и южных славян и отправили в близлежащие лагеря. Всеми остальными набили вагоны- «теплушки»(вместимость сорок человек, внутри нары, печка и «параша») и повезли на восток. Раненые ехали вместе со здоровыми в одном вагоне, в тесноте и вонище. Само собой, от ползающих и летающих насекомых — клопов, тараканов, вшей, блох, клещей, мух — было не продохнуть. Разумеется, я сразу занемог: расстроился желудок, донимали приступы рвоты, тело покрылось язвами. Мне часто вспоминались слова Лотты, что в самую тяжкую годину человек обязан сохранять достоинство. В нашей вонючей клетке сохранить достоинство значило только одно — не падать духом и держаться. И мы старались: пели песни, рассказывали анекдоты, силились представить в смешном свете то, через что нам довелось пройти на полях сражений. Деланное легкомыслие маскировало страх.