Квантовая теория любви
Шрифт:
— От какой мысли тебе не отделаться, что для тебя самое главное?
Кирали поднял глаза от доски и задумался.
— У меня в голове гвоздем засела мысль о смерти. В лицах людей, в белизне снега, в густо политой кровью земле полей сражений я вижу смерть. В себе самом я чувствую смерть. Это только с виду я живой, а на самом деле — мертвец. Что за жизнь у меня? И разве это жизнь? Беру конем пешку.
— Тогда ради чего жить?
— Я живу просто по привычке. К плохому быстро привыкаешь. Твой ход.
Я поставил ему шах.
— Прозевал, — промычал Кирали. И резко повернулся
Прости меня, Фишель, за грубые слова. Венгр возмутил меня до глубины души. Я себя не помнил от ярости.
— Ну и свинья же ты, Франц! — завопил я. — Это правда, я живу надеждой. А что в этом плохого? Я вижу перед собой ее светлый образ, а не всякие ужасы, как ты. Я себя обманываю? А ты, что ли, нет? Тут весь вопрос в том, чей обман лучше.
— Ого, — хихикнул Кирали. — Мориц-мечтатель. В один прекрасный день твоя блажь пройдет и ты увидишь, каков мир на самом деле.
— Может быть. Но я уже буду далеко отсюда. С Лоттой. Пока не помер тут с тоски.
Зря я это сказал.
Кирали расхохотался:
— Ах, вот что ты надумал, да? Побег? Из Сибири? Да ты рехнулся. Твой труп заметет пурга, как тела многих мечтателей до тебя. Не понимаешь? За тобой даже погоню снаряжать не будут, все равно далеко не уйдешь. Бежать отсюда невозможно.
И он перевел глаза на доску.
Партию-то он проиграл. А в споре победа осталась за ним.
Прав он был: отсюда не убежишь.
А вдруг?
Направлений для побега было два: на юг в Китай и на запад через Россию. Про Китай всем было известно: с пленными там обращаются намного хуже, чем в России. А про монголов ходили слухи, что они за серебряную пуговицу убьют и глазом не моргнут. Правду говорили или нет, не знаю, ясно было только, что белый человек в Китае сразу окажется на виду. Не затеряешься. Поэтому если кто бежал, так только на запад. Например, летом 1916 года. И ни один побег не увенчался успехом. А про зиму и говорить нечего. Или замерзнешь, или поймают и передадут полиции. На моей стороне было единственное преимущество: я говорил по-русски.
Зима близилась к концу, и наши охранники как-то растеряли былую невозмутимость. Деньги обесценивались на глазах. Хлеботорговцы стали придерживать зерно на складах. В европейской части России появились очереди за продовольствием. Вину многие возлагали на царя. В армии не хватало самого необходимого. Фронтовики стали роптать, боевой дух резко упал. Представь себе, Фиш, каково это — воевать босиком!
У нас в лагере появились пропагандистские антивоенные материалы на немецком и венгерском. Разгорелись жаркие политические споры. Многие стояли за революцию. Мне же все это представлялось пустой болтовней, прожектерством, порожденным бездельем. Хотя кое в чем я был согласен с крикунами: рабочий человек давно стал игрушкой в руках правящих классов. Только европейцы уже сыты по горло
Как я ошибался!
Было начало марта 1917 года. Мы сидели обедали, когда в барак ворвался один из крикунов-активистов, австриец по национальности. Он принес из города сногсшибательную новость.
— Товарищи, — заорал он, едва переводя дух, — вершится революция! Царь отрекся от престола!
Помещение наполнили крики радости. Сбежались люди из других бараков. Каждому не терпелось узнать, покончено ли с войной.
Австриец отчаянно размахивал руками, призывая собравшихся к порядку.
— Война продолжается! — прокричал он. — В России к власти пришло Временное правительство. И кто в него входит? Князь Львов, Милюков, Гучков, Керенский. Все это бывшие члены царской Государственной думы, марионетки правящих классов. Пока мы можем говорить только о дворцовом перевороте. Хоть Керенский и называет себя главой партии социалистов-революционеров, это все слова. Как и царь до него, он будет продолжать эту бессмысленную войну, он уже пообещал. Рабочие для него — не более чем пушечное мясо! Ему плевать, что погибли миллионы! Надо двигать революцию дальше! Истинные революционеры, такие, как большевики, призывают солдат сложить оружие и поддержать рабочих в их великой битве! Офицеры — это классовые враги, их приказы необязательны к исполнению! Большевики обещают положить конец войне и выпустить на волю всех пленных, чтобы мы присоединились к революции! Пора свергнуть правящие классы Европы, по вине которых мы прозябаем в нищете и страданиях!
Кто-то крикнул у него из-за спины:
— Да здравствуют большевики, да здравствует революция!
Целый хор голосов подхватил лозунг.
В дверях появились охранники. На них никто не обратил внимания.
Франц Кирали вскочил на ноги.
— Пропаганда. Чушь собачья! — закричал он. — Ну захватят большевики Москву, если повезет. И дальше что? До Сибири-то они когда доберутся? Через многие годы? А мы будем торчать здесь целую вечность.
— Не слушайте этого болвана. Двигаем на Москву. Кто со мной? — надрывался австриец.
Пленные заспорили между собой.
— А что нам дались русские рабочие? — выскочил вперед какой-то немец. — Они враги нам! Надо штурмом захватить лагерь. Новой власти просто не до нас. Если все прочие лагеря пойдут за нами, представляете, какие будут наши заслуги перед родиной? Нас же здесь целая армия! Война быстрее закончится!
Люди одобрительно загомонили.
Кто-то из часовых выстрелил в воздух. Сразу стало тихо.
Конечно, охрана не понимала по-немецки. Но тут все и без слов было ясно.
Часовой заговорил спокойным, размеренным голосом.
Кирали вытолкнул меня вперед, чтобы я перевел.
— Он говорит, бежать у вас не получится, — громко произнес я. — Кто ускользнет от пули, замерзнет в сугробе. Отсюда еще никто не убегал.
Но и среди охранников начался разброд. Им давно уже не платили жалованья, и некоторые оставили свои посты и отправились домой. Прошел слух, что старый полковник призвал своих солдат не выполнять приказы новой власти. Это только усилило брожение. На службу все махнули рукой.