Квест в стране грёз
Шрифт:
Я автоматически прикинул — сколько прошло времени. По всему выходило, что меченый маячком трамвай уже скоро вырвется на поверхность, под открытое небо. Там, наверное, сейчас быстро темнеет, и атмосфера обретает особую проходимость для ультракоротких радиоволн.
Надеюсь, это заставит противника сманеврировать своими людскими ресурсами, и нам не придется прорываться с боем.
— Там, неподалеку от завода, рядом с торговым центром есть рынок, — продолжала Лиза. — После работы товар хранится в контейнерах. Я вырвала из лестничных перил
— А меч? — напомнил я.
Гул быстро усиливался, разносясь по тоннелю.
— Меч хранился во Дворце спорта. Там у нас было что-то вроде музейной комнаты. Кубки, вымпелы, оружие — большей частью имитационное или спортивное, но было и несколько настоящих образцов.
Меня, пожалуй, этот факт удивил.
— И ты хранила свой меч в какой-то комнате при спортивной секции? Ведь он стоит, наверное, десятки тысяч долларов.
Лицо ее стало задумчивым, а появившаяся на секунду улыбка — печальной и немного жалкой.
— Я понимаю, почему ты спрашиваешь. Муж тоже был сильно недоволен. Этот меч, кажется, стал предметом его зависти. Черной зависти. Это, наверное, было одним из симптомов происходящих в нем перемен. Тогда я сама не знала, почему предпочла держать его в стороне от своей обычной жизни. Только недавно мне это стало ясно: я боялась, что он как-то подействует на меня, что пророчество из той легенды действительно начнет сбываться. — Ее голос стал совсем тихим, когда она закончила фразу: — Но, в конце концов, все так и случилось.
Тоннель затопил яркий свет надвигающегося трамвая.
Я прикрыл дверь, чуть ослабив гулкое ритмичное громыхание.
Лиза сказала, громким, но совершенно бесцветным голосом:
— Я два раза пыталась проникнуть на территорию завода. Но у них хорошая охранная система. Оба раза набегала охрана, в меня начинали стрелять и приходилось уходить. Сегодня будет моя последняя попытка.
Я хотел задать ей вопрос, но понял, что он будет звучать излишне жестоко.
Однако, Лиза, похоже, без труда прочла его в моих глазах — судя по новой мимолетной улыбке, такой же печальной и жалкой.
— Я его чувствую, Малыш… Я чувствую, что мой Дени еще жив. Но… жить осталось недолго. Он умирает. Сегодня будет мой последний шанс.
Я знал, о чем она думает. Не нужно было быть провидцем, чтобы понять, в какой самоубийственной логике созрел ее план. Два раза она вырывалась из поставленного на нее капкана, спасая свою жизнь. Но теперь, когда она мысленно отдала себя смерти, ее задача действительно стала реальной: пробиться к клетке с ребенком, увидеть его в последний раз и — погибнуть.
Я сжал ее руку. Она повернулась ко мне. Улыбки на этот раз у нее не получилось совсем.
— Мы
Странно, но я и сам поверил своим словам.
Я уже чувствовал, как время убыстряет свой бег, проносясь мимо с гулким грохотом трамвая.
Все вокруг стало ярким, рельефным и отчетливым.
Как всегда перед лицом Смерти.
Едва трамвай миновал убежище, как мы покинули его, и пошли следом. На этот раз мы не торопились: интервалы в движении были теперь такими, что мы вполне могли позволить себе прогулочный шаг.
Мы почти не разговаривали. Кажется, все уже было сказано. И больше того — все, что могло случиться, уже случилось. Проживи мы вместе хоть десять лет, мы бы не были, наверное, более близки, чем сейчас.
Впрочем, это, конечно, были праздные мысли. Десяти лет у нас не будет никогда. Скорей всего, наши отношения не переживут этой ночи.
Осознание этого наполняло меня печалью. Я был уверен, что и Лиза сейчас испытывает такие же чувства.
Но под этой печалью уже накапливалось, росло, гулко билось в такт встревоженному, возбужденному сердцу ярко-алое, как кровяной туман, напряжение предстоящего боя.
— Где сейчас твои друзья? — спросила Лиза.
Задумался я только на секунду.
— Где-то там, у завода.
Я поймал на себе ее быстрый взгляд. Что в нем было, я не сумел разобрать. Наверное, она о многом уже догадывалась.
— Ты знал о заводе и раньше.
Я отрицательно мотнул головой.
— Нет. Впервые услышал от тебя.
— Откуда же они узнали о нем?
— Думаю, к этому времени они во многом разобрались.
Она не спросила: кто они? А самое главное, она не спросила: кто я. Кто я такой на самом деле?
Я был благодарен ей за это. Потому что ответить на этот вопрос без ущерба я все равно не смог бы.
Без ущерба для операции. Без ущерба для нас двоих. Для той жизни — неважно, что это всего лишь сутки, — которую мы прожили вместе.
Мы подождали трамвай в тоннеле, в том его месте, где голые бетонные стены обрастали мраморной облицовкой. Здесь, за выступом стены, мы простояли, вжавшись спинами в бетон, те долгие секунды, пока трамвай, вынырнув из-за поворота, подходил, замедляя ход, к станции.
Наконец он протащился мимо. Мы пробежали вслед за ним. Дождавшись, пока последний сошедший пассажир достигнет эскалатора, где ему станет уже не до нас, мы запрыгнули на платформу и проскользнули, перед самым закрытием, в последние двери.
Никто нас не окликнул. Никто не побежал трамваем. Лишь вагоновожатая бросила на нас усталый полусонный взгляд, сделала автоматическое движение, собираясь встать и подойти, но, сообразив, что попасть на подземную станцию мы могли лишь с билетом или проездным документом, потеряла к нам интерес и, усевшись поудобнее, погрузилась в профессиональную дремоту — до следующей станции.