Квинтет из Бергамо
Шрифт:
— Ну же, пошли, донна Клелия...— осторожно взяла старушку за плечо служанка.
И когда Тереза уже уводила ее прочь, она обернулась и успела бросить Ромео:
— Пора решаться, Серафино... Не забудь, что мне уже скоро двадцать восемь... Самое время начать жить по-настоящему, ты согласен, Серафино?
Взволнованный этой последней репликой, убедительней всего доказывающей, насколько эта старушка жила в нереальном, выдуманном мире, неисправимо сентиментальный муж Джульетты вконец умилился при мысли, что эта женщина, годящаяся ему в бабушки, остановила время
Оказавшись наконец у себя в комнате, утомленный богатым событиями днем, Ромео растянулся на кровати и почти тут же крепко заснул. Из недолгого сна его вырвал негромкий стук в дверь комнаты. Он мгновенно вскочил на ноги и, открыв дверь, обнаружил на пороге Марчелло Гольфолина.
— Я слышал, синьор, вы хотели со мной поговорить? — все с таким же мрачным видом поинтересовался пришедший.
— Да, действительно... Прошу вас, присядьте.
Дон Марчелло тут же повиновался. Тарчинини закрыл дверь, потом с решительным видом встал перед гостем.
— Ну и что? Вы довольны собой?
— Не понял?
— Напрасно прикидываетесь, этот номер у вас все равно не пройдет!
— Ma che! Что вам от меня надо?
— И вам не стыдно ревновать к человеку моего возраста?
— Ревновать? — вытаращил на него глаза Марчелло.
— Неужели вы могли подумать, будто я питаю какие-то дурные намерения в отношении Терезы?
— Я?.. Вы?..
И дон Марчелло громко расхохотался, чем сразу же глубоко разочаровал Тарчинини.
— Если вы действительно не ревнуете, почему же тогда вы сегодня дважды пытались меня убить?
— Вы что, совсем свихнулись?
— Не надо, дон Марчелло, не считайте, будто вы умнее всех!
— Послушайте, синьор профессор, вы уже начинаете мне надоедать...
— Поверьте, я очень сожалею, но если вы не представите мне удовлетворительных объяснений, нам с вами придется вместе навестить комиссара Чеппо.
— Это по какому же поводу?
— Вы что, считаете, что покушение на жизнь ближнего недостаточно серьезный повод, чтобы обратиться к комиссару полиции?
— Слов нет, повод вполне достаточный, однако я нахожу, что профессорское звание не дает вам права на шутки столь дурного тона, особенно в доме, где сейчас траур!
— Я попросил бы вас, дон Марчелло, избавить меня от вашей притворной скорби. Бесполезно убеждать меня, будто вы и вправду убиты горем. Ведь смерть донны Софьи вас вполне устраивает — я бы даже сказал, слишком устраивает — так что не надо изображать тут передо мной убитого горем супруга! Теперь у вас развязаны руки, она не будет больше стоять между вами и вашей любовницей!
— Ваше счастье, — сжав кулаки, прошипел младший Гольфолина, — что сейчас не время поднимать в доме скандал, не то у меня просто руки чешутся набить вам физиономию!
— Вот так вы мне нравитесь куда больше, по крайней мере, естественно, а вся эта напускная скорбь вам совершенно не к лицу!
Дону Марчелло явно стоило больших
— Но я и понятия не имею, о чем вы говорите... какие-то покушения... И Тереза вовсе не моя любовница... Мы любим друг друга, что правда, то правда... Но не более того...
— Расскажите это кому-нибудь другому!
— Сожалею, что вы мне не верите, но, в сущности, это не имеет никакого значения: моя личная жизнь не касается никого, кроме меня самого.
— И тех, кто может оказаться жертвой ваших страстей — как я, например!
— Это что у вас, навязчивая идея? — пожал плечами молодой человек.
— Но ведь не приснилось же мне, когда кто-то стрелял в меня у паперти церкви Санта Мария Маджоре? А потом последовал за мной внутрь церкви, а?
— Не понимаю, почему вы так настаиваете, что это был именно я...
— Потому что вы единственный, у кого есть причины желать моей смерти!
— Уж не ревность ли?
— Именно ревность!
Дон Марчелло немного помолчал, потом тихо поинтересовался:
— Скажите, синьор профессор, вы иногда смотрите на себя в зеркало?
— Странный вопрос... и к тому же довольно бесцеремонный, вы не находите?
— Так вот, если бы вы хладнокровно изучили свое изображение, то сразу поняли бы, что у пожилого господина с вашей внешностью нет ровно никаких шансов тронуть сердце девушки вроде Терезы.
— А что вы такого особенного нашли в моей внешности?
— Да нет, ничего, дело даже не во внешности, а в том, как она соответствует времени...
— Что-то не пойму, к чему вы клоните?
— На вас посмотреть, такое впечатление, будто вы только что вышли после аудиенции при дворе короля Витторио-Эммануэле, этак году в 1910-м...
Ромео ни на секунду даже в голову не пришло, что Марчелло может говорить совершенно искренне.
— Эти дурацкие выдумки,— ухмыльнулся он,— лучше любых признаний выдают вашу безрассудную ревность.
— Я и не собирался ни в чем вас убеждать. А теперь вернемся к теме нашего разговора: я никогда не покушался и впредь не имею ни малейших намерений покушаться на вашу жизнь. Вы можете сколько душе угодно строить глазки Терезе. Мне это совершенно безразлично. Мы не любовники, но очень любим друг друга, и я надеюсь на ней жениться. С Софьей у нас все равно никогда не ладилось. Она только и умела, что целыми днями хныкать и жаловаться на свою судьбу.
— А может, у нее были основания?
— Возможно...
Дон Марчелло поднялся.
— Если это все, что вы хотели мне сказать, то позвольте откланяться.
— Еще одну минуту... Скажите, тело донны Софьи уже привезли назад?
— Нет... Этот кретин комиссар настоял на вскрытии. Завтра утром нам привезут ее назад, похороны послезавтра. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Уже направляясь к двери, молодой Гольфолина вдруг резко обернулся:
— Скажите мне, синьор профессор... Если эта история с покушением не плод вашего воображения... с чего бы это кому-то желать вашей смерти? Ведь обычно профессора археологии никому особенно не мешают, а?