Квинтет из Бергамо
Шрифт:
— Позвольте представиться, синьор, — поклонился он со старомодной учтивостью, — Луиджи Дзамбонате, нотариус из Милана.
— Эмилио Нило, — вскочил польщенный римлянин, — владелец типографии на виа Ферручо в Риме.
— Так вот, синьор Нило, имею честь довести до вашего сведения, что вы нам уже очень надоели, и мы были бы вам чрезвычайно признательны, если бы вы наконец перестали ко всем приставать и дали бы возможность нашему симпатичному водителю спокойно заниматься своим делом. Кстати, если среди нас и есть полукровки, то это, по всей видимости, те, чьи родители имели несчастье породниться с римлянами.
И с этими словами старичок не спеша вернулся на свое место, оставив собеседника в полном ошеломлении и вызвав бурные аплодисменты среди пассажиров/
***
До гостиницы, которую порекомендовал ему Мальпага, Тарчинини добрался, явственно ощущая привкус страха во рту. Нет, он вовсе ничего не имел против Бергамо, но у него никогда не было желания умирать именно здесь. Прежде так восхищавшая его панорама старого города сегодня показалась какой-то зловещей, а небо, будто специально для него одного, окрасилось в траурные тона. Открывая двери гостиницы, Ромео на минуту почувствовал, будто спускается в фамильный склеп. Вовсе не потому, что в здании было что-то мрачное, просто, напомним, веронцу в тот день решительно все представлялось в черном цвете.
Сидевшая за стойкой синьора Кайанелло не могла не обратить внимания на расстроенное лицо вновь прибывшего.
— Что вы желаете, синьор?
— Я бы хотел снять комнату.
— С ванной?
— Это еще зачем?
— Извините, синьор, не поняла...
— Вы что, думаете, они дадут мне время заниматься своим туалетом?..
Синьора совсем уж было собралась ответить, что гостиница переполнена, но что-то в облике Тарчинини привлекло ее симпатии. Может, он чем-то напоминал ей кузена, в которого она была влюблена лет тридцать назад.
— Значит, без ванной?
— Как хотите.
— На сколько дней?
Ромео горько усмехнулся, и скорбные нотки гулко отдались в пустом холле.
— Если бы это зависело только от меня...
— Ma che! А от кого же это еще зависит?
Ромео чуть было не ответил: «Да от тех, кто задумал лишить меня жизни и сделает это, когда им заблагорассудится», однако, вовремя сообразив, как непривычно прозвучал бы подобный ответ, извинился:
— Не обращайте внимания, синьора, я просто очень устал...
И глубоким вздохом подкрепил всю меру своей усталости.
— Скажем, три-четыре дня, если вы ничего не имеете против, а?
— Договорились, синьор, а если вы все-таки решите покинуть нас раньше?
— Если это и произойдет раньше, синьора, то, поверьте, вовсе не по моей вине.
— Хорошо, значит, номер 12... Желаете посмотреть свою комнату?
— Пожалуй, мне бы хотелось немного привести себя в порядок... Сами понимаете, мало ли что может случиться...
Это в общем-то банальное замечание Тарчинини умудрился произнести таким загробным голосом, что у синьоры Кайанелло даже мороз пробежал по коже.
— Надеюсь, синьор, вы... — не удержавшись, спросила она дрожащим голосом, — вы не собираетесь... наложить на себя руки?
— Я? Ну что вы, синьора... об этом и кроме меня есть кому позаботиться. Все ведь мы в руках Господа, не так ли?
Дама в ужасной тревоге перекрестилась. Кто он, этот человек? Она протянула ему карточку для постояльцев.
— Потрудитесь заполнить, синьор.
Прежде чем начать писать,
«Аминторе Роверето, внештатный профессор средневековой археологии Неаполитанского университета».
Прочитав имя и род занятий постояльца, синьора Кайанелло несколько успокоилась. Нет, университетские профессора обычно люди благовоспитанные, они никогда не позволят себе такую бестактность, чтобы покончить с собой в приличном заведении, особенно если их там так радушно приняли. Скорее всего, у этого профессора просто что-то неладно с желудком. Может, язва? И ей захотелось посоветовать бедняге обратиться к доктору Дженцано, который когда-то лечил ее покойного супруга.
***
Побрившись, сменив рубашку и до блеска начистив ботинки, Ромео Тарчинини вышел из гостиницы «Маргарита» и, этакий раб служебного долга, устремился навстречу своей судьбе. В правом внутреннем кармане пиджака лежал клочок бумаги, на котором он, заливаясь слезами, нацарапал: «При несчастном случае просьба оповестить синьору Джульетту Тарчинини, виа Пьетра, Верона». Он надеялся, что будущие убийцы не откажут его останкам в этом последнем утешении.
Все еще не справившись с напряжением, Тарчинини семенящими шажками продвигался по улицам Бергамо в сторону борго Санта Катарина, где у него была назначена встреча с Манфредо Сабацией. Поначалу он внимательно изучал, дотошно вглядывался в лица всех встречных прохожих, вздрагивая, если у него за спиной вдруг кто-то неожиданно замедлял шаг, потом, притомившись, бросил это занятие, обретя безмятежное смирение тех, кто уверен в неминуемой катастрофе. С минуты на минуту он ожидал либо пули, которая положит конец его земному существованию, либо угрожающего жизни удара ножом. Пытаясь хоть как-то себя подбодрить, он вспомнил о Цезаре, поднимающемся на Капитолийский холм, где его уже поджидал коварный Брут. Мысль, что его положение чем-то напоминает участь прославленного императора, несколько придала ему бодрости. Ромео вообще любил сравнения, которые льстили его самолюбию.
Уроженец Вероны уже входил на виа Дзамбонате, когда к нему пристал один из тех торговцев, что шляются по улицам, прикрепив к лацканам пиджака бельевыми прищепками открытки с видами города и держа в руках кипы всяких планов и путеводителей, предлагая их всем прохожим без разбора.
— Не хотите купить план Бергамо, синьор?
Не отвечая, Ромео отстранил от себя рукой назойливого торговца.
— Уверен, синьор, что вам нужен план, — не отставал тот, — иначе как вы сможете ориентироваться в нашем прекрасном городе?
Вконец раздраженный, Тарчинини сухо ответил:
— Мне не надо, я и так хорошо знаю ваш город!
— Неважно, синьор. Бывает, думаешь, что знаешь, а потом ошибаешься. Так что, может, все-таки купите план, синьор?
— Да на что он мне, я ведь уже сказал...
Торговец вдруг перешел на шепот и едва слышно пробормотал:
— К примеру, чтобы доставить удовольствие Манфредо Сабации?
Тарчинини остановился как вкопанный и стал вглядываться в невозмутимое лицо приставалы.