Квинтет из Бергамо
Шрифт:
— Могу ли я узнать, синьорина, каковы причины такого, скажем прямо... странного приема?
— Вы что, не слышите?
— Да, я слышу музыку, ну и что из этого?
— Но ведь они только что начали финальное аллегро квинтета до-мажор Альбинони.
— Не понимаю, какое это имеет отношение...
— Да что тут непонятного, ваш звонок мог им помешать! У нас здесь все знают, что от семи до девяти вечера сюда лучше не ходить!
— Вы должны меня извинить, синьорина, но я приехал из Неаполя, и до нас пока еще не дошли слухи о нравах и распорядке дня семейства Гольфолины, как, впрочем, и привычка держать гостей
Реплика сделала свое дело, и служанка, теперь уже с нескрываемым восторгом, уставилась на Тарчинини.
— Ах, как же вы красиво выражаетесь, синьор... извините, не знаю вашего имени...
— Аминторе Роверето.
— Аминторе... — проворковала она.— Жаль, что мне не досталось такого благозвучного имени... А вот меня зовут просто Терезой... Соблаговолите следовать за мной, только тихонько, договорились?
Ступая вслед за Терезой, веронец проник в прихожую, стены которой были сплошь увешаны портретами прославленных музыкантов. На невысокой мебели стояли бюсты композиторов и красовались старинные музыкальные инструменты.
— Похоже, в этом доме живут меломаны, а? — прошептал Тарчинини.
— Ma che, — обернулась служанка, — неужели вы и вправду никогда не слыхали о квинтете семейства Гольфолина? Они ведь известные исполнители музыки XVII— XVIII веков.
Тереза провела его в гостиную, которая сразу же покорила веронца. Теперь, когда дверь была закрыта, музыка звучала еще отчетливей.
— Так что же вам угодно, синьор? — осведомилась служанка, усадив нежданного посетителя.
— Поговорить с кем-нибудь, кто мог бы сдать мне комнату в этом доме.
— Вы хотели бы снять здесь комнату?
— Мне порекомендовал обратиться к семейству Гольфолина падре Фано.
— А, тогда вам лучше всего поговорить с доньей Клаудией. Все-таки странно, что такой синьор, как вы, желает поселиться в этом доме, разве нет?
— Дело в том, что я остановился в гостинице «Маргарита», что на пьяцца Витторио Венето, но это слишком далеко... Потому что, как ни грустно в этом признаться, дитя мое, человек я уже не молодой, и мне было бы удобней жить поближе к работе.
— А что это у вас за работа?
— Я археолог, дитя мое, и в данный момент изучаю венецианское влияние на бергамскую средневековую архитектуру.
— Надо же! Смотрите, как интересно... А вы женаты?
— Нет.
— А почему у вас обручальное кольцо?
— Это для обмана.
— Как это понимать, синьор?
— Должен вам признаться, синьорина, что я никогда не жаловался на недостаток внимания со стороны вашего пола, да и сам был слаб по этой части... Вот и решил, — указал он на свое обручальное кольцо, — предпринять некоторые меры предосторожности... Потому что, в сущности, я очень ценю свою свободу...
— Это все потому, что до сих пор не встретили женщину, которой бы с радостью принесли ее в подарок...
По тону служанки можно было легко догадаться, что сама она охотно приняла бы такой подарок, и Тарчинини, вот уже в который раз, поблагодарил Создателя, что тот наградил его талантом обольщать прекрасный пол.
Последовала краткая пауза, в течение которой Ромео пожирал глазами бросавшую на него томные взгляды Терезу. Ситуация становилась все более угрожающей для добродетели обеих сторон, но тут наш веронец — вспомнив об отнюдь не безосновательных опасениях супруги своей Джульетты — сделал попытку
— А их много... этих... Гольфолина?
— Ну, во-первых, дон Ладзаро Гольфолина, он у них первая скрипка, и жена его, Клаудиа, она играет на альте. Потом отец синьоры, дон Умберто Джиленто, который одинаково хорошо играет и на виолончели, и на флейте. Еще донья Софья, тоже играет на альте, как и ее свекровь. Наконец, Марчелло Гольфолина, муж доньи Софьи, он у нас вторая скрипка. Ах да, я еще забыла про бабушку, донью Клелию, это супруга дона Умберто.
— Ну а она на чем играет?
— Ей, бедняжке, только играть не хватало... Скажите спасибо, что хоть ведет себя прилично...
— А вы сами?
— Я? — засмеялась Тереза.— Ну, я тоже люблю музыку... Думаю, теперь я бы без нее и дня не смогла прожить... Только, к сожалению, я не умею играть ни на каком музыкальном инструменте... Так что на мою долю остается содержать их в порядке... Чищу скрипки... Навожу глянец на виолончели... Слежу за чистотой... А когда хозяева собираются на концерты, упаковываю их инструменты, словно детей пеленаю...
— Выходит, сами вы с ними не ездите?
— Нет... Ведь надо же кому-то оставаться дома, следить за доньей Клелией... А, слышите? Это уже конец аллегро... Пойду доложу синьоре.
И она на цыпочках удалилась, с чрезвычайной осторожностью притворив за собой дверь.
Удобно устроившись в кресле, Ромео чувствовал себя как дома. Ему здесь явно очень нравилось. Он уже заранее предвкушал покой, которого у себя так часто был лишен из-за непрерывных детских ссор. К тому же он был большой любитель музыки и даже слыл в своем кругу незаурядным знатоком. Ему было немножко горько от мысли, что он спутал Боккерини с Альбинони — но, в конце концов, ведь с кем не бывает... Тарчинини мечтал, что эта уютная, наполненная музыкой обстановка будет ему идеальным отдыхом после многотрудных дневных расследований. Оттуда мысль его естественным образом перешла к трупу Баколи... Бедный парень... Конечно, если верить комиссару Сабации, он вовсе не был примерным гражданином, но все-таки такой ужасный конец... Нашего веронца всегда глубоко печалила чужая смерть, ибо, наделенный богатым воображением, он сразу представлял себя в роли умершего и, искренне считая, будто оплакивает других, на самом деле наш милый эгоист Ромео скорбел о самом себе.
Вопреки прогнозам Терезы, музыканты будто вовсе не собирались прекращать репетицию. Похоже даже, что они снова начали повторять уже прозвучавшую музыкальную фразу. Видно, совершенствуют исполнение. Ромео дал себе слово, если, конечно, позволит время, непременно попросить разрешения поприсутствовать на одной из репетиций. И заранее предвкушал наслаждение.
Пока он, строя заманчивые прожекты, улыбался, дверь гостиной бесшумно отворилась, и в комнату вошла высокая дама весьма изысканного вида, с белыми как снег волосами, прикрытыми черной кружевной мантильей. От этого неожиданного появления Тарчинини поначалу даже слегка обалдел. Это никак не могла быть хозяйка дома, ведь, судя по тому, что ему успела рассказать Тереза, та должна быть намного моложе. Старуха уставилась голубыми — но какой-то странной, бледной, почти выцветшей голубизны — глазами на посетителя, который, кажется, понемногу начал приходить в себя.