Л. Н. Толстой в последний год его жизни
Шрифт:
Говорил:
— Удивительно то, что для врачей больные — это не люди, которых жалеешь, а это тот материал, над которым они должны работать. И, пожалуй, это так и нужно, чтобы не распускаться.
Льва Николаевича интересовало отношение больных к религиозным вопросам. Один, на вопрос, верит ли он в бога, ответил: «Я — атом бога», а другой: «Я в бога не верю, я верю в науку». Второй ответ особенно поразил Льва Николаевича.
Между прочим, по дороге в больницу Льва Николаевича остановил крестьянин.
— Что вам? — спросил Лев Николаевич.
— Да я слышал, что
Он обратился ко Льву Николаевичу как к знахарю. Лев Николаевич сделал то, что мог сделать, объяснил крестьянину свое понимание жизни.
Вообще за эти дни, то есть за время пребывания у Чертковых, Лев Николаевич, по — видимому, чувствует себя очень хорошо. Всегда такой оживленный, разговорчивый. Думаю, что он отдыхает здесь после всегдашней суеты у себя дома. Да и самая сравнительная простота чертковского домашнего обихода, как мне кажется, гораздо больше гармонирует со всем душевным строем Льва Николаевича, чем опостылевшая ему «роскошь», а главное, хоть и не полная, но несомненная аристократическая замкнутость яснополянского дома.
Лев Николаевич работал снова над предисловием к «Мыслям о жизни», которое переписывается для него почти каждый день по два раза. Говорил, что теперь кончил его, только дал еще для просмотра Владимиру Григорьевичу.
— Кажется, кончил, — говорит Лев Николаевич, — признак тот, что у меня мозг хорошо работает.
После обеда (в час дня) Лев Николаевич ездил верхом в сопровождении Владимира Григорьевича в соседнее село Троицкое.
Встретили по дороге даму — дачницу, приветливо поклонившуюся. Лев Николаевич, по словам Владимира Григорьевича, снял шляпу и раскланялся, «как маркиз».
Владимир Григорьевич рассказывал также о всегдашней привычке Льва Николаевича ездить там, где труднее.
— Все косогоры и рвы, какие есть на пути между Мещерским и Троицким, он проехал, — шутил Владимир Григорьевич.
Кто-то стал говорить о том, как на днях Лев Николаевич перебрался через отверстие в плетне и перед удивленной домашней экономкой, вдруг появился, как она рассказывала, «прямо из помойной ямы».
Стоял общий хохот.
Вдруг входит Лев Николаевич. Владимир Григорьевич передает ему содержание разговора.
— Да, я держусь пословицы о том, как прямо ехать, — произнес Толстой, — вы не знаете? «В объезд ехать — к обеду дома будешь, а прямо ехать — дай бог к вечеру».
Рассмешил всех еще больше. А пословица эта ко Льву Николаевичу очень идет. Вспоминаются мне его плутания вокруг Ясной Поляны.
Владимир Григорьевич показывает Толстому сборники «Песен свободных христиан» своей жены Анны Константиновны, присутствующей тут же. Лев Николаевич подошел к фортепиано, просмотрел песню «Слушай слово», и я спел один куплет ее под его аккомпанемент.
— Браво, браво, — похлопал он в ладоши, вставая из-за фортепиано.
И за обедом повторил с улыбкой:
— Хорошо поете. В самом деле, хорошо. Голос такой хороший.
Вечером сошлись все за чаем.
Передам возникший за столом комический
— Представьте, а у меня в комнате тараканы! — говорил Лев Николаевич. — Я сегодня два раза видел.
— Ах, боже мой! Только один таракан? — спрашивает с испуганным выражением лица Владимир Григорьевич.
— Не знаю, один ли, — я его два раза видел.
— Вам это неприятно?
— Да нет, что же, если он один.
— Можно изловить его, — говорит кто-то.
— А я думаю, — возразил Владимир Григорьевич, — что лучше этого не делать, чтобы не обнаружить, что он не один. Лучше оставаться в приятном заблуждении. Он коричневый? — спрашивает он.
Лев Николаевич старается припомнить цвет таракана. Компетентные люди объясняют, что собственно тараканы по виду — черные и большие, а маленькие и темно — желтые — это прусаки.
— Вот у меня маленький и темно — желтый, — говорит Лев Николаевич.
— Так, стало быть, это не таракан, а прусак, — заключает Владимир Григорьевич при общем смехе.
— Стало быть, прусак, — соглашается Лев Николаевич.
— А где Валентин Федорович? — спрашивает он вдруг через минуту. — Что же вы не поете?
Я встал и спел «Лихорадушку» Даргомыжского, по просьбе Чертковых, которым я пел эту песню вчера и еще раньше.
— Quasi [213] народная, — заметил Лев Николаевич.
213
Будто бы (лат.).
Потом спел еще народную песню «Последний нынешний денечек».
— Прекрасная песня, прекрасная песня! — говорил Лев Николаевич.
Похвалил у меня ясную дикцию. Затем ушел, а без него организовался хор, с которым я пропел еще две песни.
От одной особы Лев Николаевич получил письмо с просьбой прислать триста рублей на лечение мужа от нервной болезни.
— Жалко, что я «откупался», — говорил он, — а то сколько бы хороших вещей можно было написать! Вот хотя бы об этой женщине…
— Да вы и пишете хорошие вещи, — сказал Владимир Григорьевич, намекая, очевидно, на пьесу, которую Лев Николаевич пишет.
— Должно быть, я стал к себе строже, — ответил Лев Николаевич.
Вчера Лев Николаевич начал и сегодня кончил новую статью «Славянам», написанную по поводу приглашения его участвовать в славянском съезде в Софии. Вчера он кончил предисловие к «Мыслям о жизни», но сегодня все-таки еще поправил его немного. Поправку, как он говорил мне, ему хотелось сделать следующую. Он писал в предисловии о «любви к богу и другим существам». Чертков, если не ошибаюсь, предложил ему выпустить слова «любовь к богу». Лев Николаевич согласился, но сегодня решил выражение «любовь к богу» заменить выражением «сознание бога».