Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. Том 1
Шрифт:
Увлекшись подсказыванием, я не замечал, как граф частенько (как мне после передали ребята) на меня посматривал. Не кончив занятий, граф обратился к одному из ребят, сказав:
– Игнатка [225] ! Сбегай к Комаеву, скажи, чтоб оседлал Барабана, а ты приведи его ко мне.
Не прошло десяти минут, как тот же Игнатка вбегает в школу и кричит:
– Лев Миколаич! Я уже прикатил, а ты далеко ли едешь? Возьми нас с Васькой Морозом, а то тебе скучно будет одному!
225
Игнат Макаров, ученик Яснополянской школы.
– Нет, вы уморитесь, я
– Ну ступай, да приезжай скорее, а то нам без тебя скучно будет.
– А вот теперь с вами Петр Васильевич. С ним не соскучитесь. Он вам все покажет.
И, не дожидаясь дальних возражений со стороны ребят, обратился ко мне и сказал:
– Ну, оставайтесь пока одни, я вернусь скоро, во всяком случае до свиданья!
Я думал, что граф поехал по хозяйству версты за две, за три и сейчас вернется к окончанию уроков. Проводив графа из школы, я ужасно захотел отдохнуть с дороги и узнать про брата, оставленного мною на графском дворе. Смотрю, брат мой сам вошел ко мне попрощаться с каким-то молодым человеком, который сказался конторщиком у графа по имению, не симпатизирующим занятиям своего хозяина. Входя в школу и познакомившись со мной, он крикнул на ребят:
– Ну вы, лугокопы, убирайтесь по домам, дайте Петру Васильевичу отдохнуть с дороги, а завтра приходите!
А я говорю:
– Как же так? А если граф сейчас вернется; ведь времени только полдень.
– Нет, граф не вернется ранее трех суток.
Тут-то я узнал, что Пирогово не в двух или трех верстах, а в сорока от Ясной Поляны.
Ребята с большой неохотой стали расходиться из школы, и то лишь по настойчивому приказу конторщика. Под вечер ребята опять было заявились, но были отосланы уже сторожем при комнатах верхнего этажа…
Как сейчас помню, как ребята вбежали в школу с оживленными личиками и с криком:
– Лев Миколаич приехал! Лев Миколаич приехал! Сейчас к нам придет!
Не успел я порасспросить крикунов, где они его видели, как граф вошел в школу, и ребята буквально облепили его, как рой пчел унизывает куст или дерево после своей роевни. Так что минут десять положительно не было возможности подойти к нему и поздороваться. Он уже сам вспомнил про меня, когда мальчуганы один перед другим рассказывали ему, что они сделали в его отсутствие… Граф подошел ко мне, поздоровался и за что-то поблагодарил…
В тот же день граф, не отдыхая, провел в школе почти весь день до позднего вечера, так что мне не пришлось как следует не только пообедать, даже и чаю напиться. Затем и последующие дни, исключая праздников, проводились мною так же, как и первый по его возвращении, и так продолжалось до самого отъезда его за границу [226] , то есть месяца полтора или два, никак не менее.
Встанешь, бывало, утром часов в шесть или семь, никак не позднее, а ребята уж тут как тут. Некоторые на дворе играют в снежки или в коридоре упражняются в гимнастике, другие в школе читают, пишут, считают или играют и т. п. Часов в восемь утра, а иногда и ранее приходит сам граф, сидит и занимается часов до 11 или 12 дня. При нем я считал неловким уходить из школы. Затем он уходит и говорит мне:
226
Имеется в виду отъезд Толстого летом 1860 г. в Германию, затем к больному брату Н. Н. Толстому во Францию.
– Побудьте с ними до моего прихода – я сейчас вернусь.
Я, конечно, сижу и жду его часов до четырех пополудни. Он приходит, я ухожу по его, конечно, предложению обедать. Часов в пять или шесть опять являюсь в школу, и граф уходит обедать. Я же сижу с ребятами до 7 часов вечера [227] . В сумерках, не зажигая огня, рассказываю им сказки, а впоследствии истории по закону божию или русскую. Вы спросите: когда же ребята-ученики обедают? Они свободно располагают своим временем, не стесняясь
227
Такой распорядок сохранился в школе и в последующее время. Толстой писал А. А. Толстой в августе 1861 г.: «Классы положены с 8-ми до 12-ти часов и с 3-х до 6-ти, но всегда идут до двух, потому что нельзя выгнать детей из школы – просят еще. Вечером же часто больше половины останется ночевать в саду, в шалаше» (Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений. Т. 60. С. 405).
– Кто там? – спросит Матрена.
– Отопри, Матрена! Это мы. Возьми ребят своих.
– Эх вы, шатуны полуношные! Видно, вам делать-то нечего! Ребят только балуете да добрых людей беспокоите!
Сказать откровенно, вначале я не чувствовал усталости от постоянных занятий в школе, так как граф постоянно своим присутствием воодушевлял или, как теперь говорят, взвинчивал меня; с другой стороны, самая школа не утомляла меня благодаря отсутствию казенщины. Никто здесь никого не обязывал быть навытяжку, как стоит солдат на часах. Всякий чувствовал себя как дома, попросту, без затей, и это вовсе не указывало на отсутствие порядка; напротив, такой был именно порядок школьных занятий. Кажущиеся беспорядки были здесь принципиальны, ибо граф вел занятия не по учебникам дидактики, а по тому плану, который выработала его гениальная голова, желая школу превратить в семью. Ребята приходят, уходят, не спрашиваясь ни у кого, сами берутся за дело такое, какое хотят делать, не чувствуя себя ограниченными какими-либо насильственными для них правилами. И все выходило так просто, как будто так и следовало делать ‹…›.
Составилось о Яснополянской школе на этом основании неправильное мнение, которое я не раз слышал, что будто школа Льва Николаевича похожа вроде на цыганский табор или на сельскую сходку со всеми ее дикими безобразиями. Все это ложь: особых шалостей в школе никогда не замечалось, – разве уже явится какой-нибудь беспардонный шалун и начинает в школе затевать уличные игры; так такого шалуна сами ребята сейчас же проводят из школы без церемоний. Был у нас такой шалун – Федька Резун, несказанный мастер на шалости. Но лишь только он забалуется, как ребята начинают его урезонивать:
– Ну, Федюха, если хочется тебе играть, ступай на улицу, а нам не мешай. Тебе небось не понравится, если ты будешь молотить на гумне, а мы придем к тебе да будем играть на току?
Впрочем, бывали случаи, что на таких, как Федька Резун, никакие доводы товарищей не действовали. Тогда начиналась товарищеская потасовка, для укрощения которой мне приходилось принять меры усмирения; но граф в таких экстренных случаях уходил из школы, в дела ребят не вступался. Но, повторяю, все это было весьма редко.
Я свыкся со школой в течение одного месяца, и граф все чаще и чаще стал оставлять меня одного с ребятами, разве когда вечером придет позаниматься; более всего занимали его ребята, которые любили арифметику. Тогда я, видя, что мне особого дела нет, уходил к себе в комнату или в контору, где по совету графа присматривался к конторским делам, что мне впоследствии пригодилось, потому что граф, уезжая за границу, рассчитал конторщика, возложив на меня и конторские обязанности.