Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)
Шрифт:
Я выписал: «Это был, несомненно, лучший зал в подвале. На стенах из бархатно-черной глубины появлялись веселые маски: арлекина, коломбины и пьеро. Они плясали, обнимались, сбегались в простенки над канделябрами с пучками восковых свечей» etc.
Осенило меня, когда на следующей странице я наткнулся на имя Ахматовой. В том же «Привале комедиантов», в том же зале:
«Каменный профиль, шаль спадает с плеча… Королева!..»
Если провести прямую от Фонтанного дома до Марсова поля — это 300–400 шагов. Конечно же, рядом!
Не устроит ли Вас такая версия?
Дорогой Алексей Иванович.
Спасибо за Ваши венецианские изыскания. Они очень интересны. Может статься, Вы правы. Будьте другом, пришлите мне библиографическую справку о книге (Морозовой), из которой Вы сделали выписки, — я постараюсь ее прочитать. Название, автор, год, издательство и пр.
Между прочим, А. А. говорила мне, что в «Привале комедиантов» (в отличие от «Бродячей Собаки») она бывала «всего раз или два, не более». Но это не меняет дела, и не уменьшает ценности Вашей находки.
Хочу прочесть эти воспоминания.
Очень сожалею, что Ваши беседы с Александрой Иосифовной о Ваших рассказах продолжаются. Зряшная трата нервов. Она сожалеет о напечатании «Дома у Египетского моста» в Детгизе? А как насчет детгизовского издания книги К. И. «Чехов»? Эта книга вышла там безо всяких перемен и изъятий, хотя писалась не для детей. Но подросткам (интересующимся литературой) она доступна. Она увлекает их. А «Детство Темы»? Длядетей? А «Детство Никиты»? А — наконец — «Сказки» Пушкина? Как это не стыдно Шуре вместо радости — огорчаться, да еще в лицо автору! Знаете, я сержусь на Шуру почти каждый раз, как с ней соприкасаюсь (косвенно или прямо), но мне каждый раз вскоре после того, как рассержусь, делается ее жалко. Она сама себя обузила и обокрала. Ведь она не была такою раньше, Вы ведь ее знали и помните. Конечно, зачатки самоуверенности, ревности, упрямства существовали всегда, но сколько было труженичества, самопожертвования, заботы о других, товарищества, дружеских чувств и даже героизма. Я это помню… Думаю, что Шурину душу сгубило безделье — внутреннее, не внешнее, внешне она занята. Вот она позволяет себе неписать воспоминания о людях, которых любила. Это грех. И от безделия — и сознания греха — осуждает, раздражается, вечно в обиде. Жаль ее, хоть она и кругом неправа.
_____________________
Что Вы сейчас читаете? Я получила в подарок от Г. И. [600] двухтомник переписки Толстого с писателями — Некрасовым, Гончаровым, Фетом и т. д. Самое мое любимое чтение, только шрифт трудный и читаю помалу. Да и времени нет читать! Увы! Так, минут 15 в день.
_____________________
Строчка: «Я никем не хранима» — означает «никем» в буквальном смысле слова. Никаким человеком. Никакими людьми. А чувство судьбы…что оно означает? Оно было с детства. Чем глубже глядишь назад, тем оно отчетливее: проступает замысел. Чей? Я не знаю.
600
Г. И. Егудина.
Дорогая Лидочка!
Книгу, о которой Вы спрашиваете, я еще не вернул, могу выписать нужные Вам данные: Ольга Морозова. «Одна судьба».
Повесть — документально-биографическая, главным образом об отце автора Г. Ф. Морозове. О «Привале комедиантов» и о его судейкинском зале, расписанном «на тему венецианского карнавала», говорится на стр. 119–120. Об Анне Андреевне в том же «Привале комедиантов» — на стр. 122.
О. Г. Морозова умерла в 1975 году, 80 лет от роду.
Вы спрашиваете: Что я читаю? Представьте, тоже о Толстом. Только что закончил читать прелестную книгу А. Сергеенко, сына П. А. Сергеенко, однокашника Чехова: «Рассказы о Л. Н. Толстом». Читаю тоже помалу.
Много времени уходит на Машу, на занятия с нею, на подбор материалов (и даже составление некоторых текстов). Она каждый день несколько часов занимается. Это — важно: не дать угаснуть работе ума и души. Но, разумеется, никакого насилия, нажима.
Стихи она вдруг стала читать и заучивать с меньшим удовольствием. И я не настаиваю. Уходит и вновь возвращается желание слушать музыку. Читаю я сейчас Р. Роллана о Бетховене: чтобы решить — давать ли Маше? Вообще-то она стала еще более инфантильной, чем прежде.
Дорогой Алексей Иванович.
Прочитала я Ваше письмо — и как-то онемела. Дала прочесть Люше. Отвратительное ощущение своей беспомощности перед лицом Вашей беды. Вот уж и Элико падает с ног — уже не в переносном, а в буквальном смысле…
Пожалуйста, не переписывайте для меня Морозову, не трудитесь — я возьму книгу в Библиотеке Ленина.
_____________________
День К. И. на этот раз был чрезвычайно удачен. Дни эти бывают «как когда» — то удаются, то нет. А на этот раз все было радостно и увлекательно. Люша читала выписки из дневника К. И. о Зощенко. С 1919 по 1958… Удивительный получился живой движущийся портрет. Затем прекрасную поэму прочел С. И. Липкин — один из умнейших и сильнейших поэтов наших.
А в соседней комнате… на стенде… на стендах… стояли… три экземпляра Чукоккалы!
Вы спросите: значит, она уже вышла?
Я отвечу: не знаю, хотя и держу ее в руках. Но там идет какая-то распря между Книготоргом, издательством и Комитетам, и в результате у нас всего 3 экземпляра. Но —
1) я уверена — все кончится хорошо
2) если кончится плохо — то все равно хорошо: 3 экземпляра Чукоккалы!
_____________________
Люша подарила мне 1. Я его прочла. Чувства слишком смешанные рождает она во мне, чтобы я могла их выразить. Во всяком случае, я счастлива за Люшу: 14 лет непрестанной, кропотливой, немыслимо сложной работы (не говорю уж тревоги — а работы!) — позади… И в руках — книга. Увесистый, толстый том, пожалуй, толще Вашего, в глянцевитой суперобложке с уморительно злой карикатурой Анненкова на К. И.
_____________________
Выяснилось, что за эту зиму в Переделкине произошло
29 аварий — из-за морозов — на 29 дачах. Но не на нашей — потому, что, как сказала мне Люша: «Ты и Клара следили за трубами». Вот. Я возгордилась. Но, например, держать руками крышу — этого мы с Кларой Израилевной не в состоянии. Даже мы!
Дорогой Алексей Иванович.
О Машеньке и госпитализации. Господи, кто же тут может — имеет смелость — право — безжалостен — Вам советовать?