Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)
Шрифт:
Он искренне, вдохновенно, от всей души обожествлялталант. Божеству не завидуют.
А его фраза — о тлении (кстати, поправьте — он ее цитировал, не ломая размера, сохраняя не только смысл, но и ритм) — фраза была дежурная [495] . Так же, как и
Старик Чуковский вас заметил И в гроб сходя, благословил…И ту цитату и эту произносил часто в разговоре с теми, кто моложе… Это в его устах просто острота, пустая.Сострил, не чувствуя себя мэтром, не вдумываясь в произносимое.
495
Речь
И еще одно мое огорчение: мне говорила С. Э., будто Вы собираетесь — собирались! — привести слова Евг. Льв. о его, Евг. Льв., мемуарах, посвященных К. И. [496] По-видимому, Вы раздумали.
Дорогая Лидочка!
Вы для меня тоже — не Элик. Не считаться с Вашим мнением, не прислушаться к Вашему голосу, я не могу.
О том, что нет (Вы деликатно пишете «мало») зримого Чуковского, что его в этойработе не будет, — я предупреждал и Вас, и Люшу. Это — не от лености и даже не от неумения. Это так получилось, такой жанр — маленький роман в письмах, что ли. У самого К. И. есть воспоминания о Брюсове — сплошь из писем Брюсова. У Вас «Маршак» такой.
496
Намек на страницы из дневника Е. Л. Шварца, опубликованные после смерти автора под заглавием «Белый волк» (О К. Чуковском). Подробнее об этом см. в дальнейшей переписке.
Если создается впечатление, что я «никогда больше не видал Корнея Ивановича», — значит, это впечатление неложное. Я действительно редко встречался с К. И. Если с С. Я. или с Евгением Львовичем я виделся тысячи раз, то мои встречи с К. И. я, напрягши память, мог бы, вероятно, перечислить одну за одной.
О Шварце С. Э. напутала. В этойработе я не собирался и не мог говорить о его мемуарах. Я сказал С. Э., что на мне, на моей совести висит обязанность где-то и как-то сказать, что Евгений Львович, после одной поездки в Москву и встречи с К. И., признался мне, что в «Белом волке» он был несправедлив по отношению к Корнею Ивановичу, написал не портрет, а пасквиль. Он собирался переписать эту работу. И не успел.
Об этом нашем разговоре я упомянул в воспоминаниях о Шварце (не называя, правда, имени Чуковского) [497] .
За тему «Шварц — Чуковский» я брался в течение последних полутора лет несколько раз и — не осилил. Мешает уже одно то, что «Белый волк» не опубликован. Приходится ссылаться на рукопись, на разговоры, опять-таки на письма.
Я написал вчерне еще один очерк о К. И. Там я пытаюсь реконструировать живую речь К. И.
497
Речь идет о таком отрывке из воспоминаний Пантелеева о Шварце:
«…Я имею в виду некоторые его литературные портреты. Два-три из них сделаны грубовато, однолинейно, они жестоки и несправедливы по отношению к тем, кого он писал. Я говорил ему об этом и он соглашался:
— Да, написалось под влиянием минуты. Да. Икс совсем не такой. Я как-нибудь непременно перепишу.
И не успел. Не переписал».
Прочел Ваши воспоминания [498] . Поздравляю с очень
Дорогая Лидочка!
Думал посвятить Вашей рукописи дня 3–4, а сел читать и — продул рукопись за один день, отложив в сторону все срочные и несрочные дела. Вы уже знаете, Вам не один раз говорили, как хороша Ваша работа. Живой Корней Иванович, молодой, угловатый, нервически-взвинченный, сильный, неуравновешенный, вспыльчивый и веселый, влюбленный в искусство, и вокруг него — Лида, Коля, Боба, другие ребятишки и — Репин, Маяковский, Андреев, Шаляпин. Каждый отчеканен (по выражению К. И.) как медаль.
498
Речь идет о рукописи воспоминаний Л. К. «Памяти детства».
Внемля Вашей просьбе, я запасся бумагой, накачал в ручку густых паркеровских чернил и приготовился строчить замечания и пожелания.
Но таковых на большую Вашу рукопись оказалось ничтожно мало.
Чаще я писал:
стр. 2, «тиражом в 1 экз.» — прекрасно!
стр. 7, ноги в кармане — прекрасно.
Потом, увидев, что прекрасно почти все, я уже не отмечал эти места, а только те, где мне померещилась ошибка или описка.
В рукописи отсутствует стр. 165-я. Именно здесь начинается, по-видимому, интереснейший разговор о сложном характере Корнея Ивановича.
Потрясают страницы, посвященные отцу и матери Корнея Ивановича. Как хорошо, что Вы о них написали и нашли именно ТЕ слова, какие были нужны.
И большая цитата из дневника К. И. — как много она объясняет!
_____________________
Во второй половине этой работы Вы уходите в сторону от Куоккала. Это не страшно. Поворот этот законен, интерес читателя ни на минуту не ослабевает. А вот возвращение в Куоккала кажется мне не совсем удачным. Последние 20–25 страниц выглядят не совсем сделанными.
Вообще кое-где я задумался: уместен ли, нужен ли в этой работе анализ творчества Чуковского?
Не подождать ли, когда это сделает «будущий Корней Чуковский»?
От Вас ждали другого — того, о чем никто, кроме Вас, сказать не может. И Вы эти ожидания оправдали с блеском.
Что еще?
Кое-где огорчило меня излишне высокомерное, беспощадно высокомерное отношение к «дачникам». Ведь, по мнению К. И., они бедные.В самом деле. Мало того, что они лишены радости сопричастности искусству, их, бедолаг, еще шпыняют. Да еще 60 лет спустя! Нечто подобное, помню, задело меня при чтении Вашей малеевской повести [499] .
499
Речь идет о повести Лидии Чуковской «Спуск под воду». Действие повести развертывается в Малеевке.
_____________________
В некоторых случаях неясно Ваше отношение к той или иной особенности характера К. И. Например, — огорчает Вас или радует то, что он не любил белые чулки, торты, родственников, никогда не целовал детей и т. д.
_____________________
Лидочка! Надеюсь, Вы разрешите мне задержать рукопись у себя. Хочу показать ее Элико и Маше.
Простите за сумбурное письмо. Спешу. Сейчас уже 20-е. Суббота. Завтра и послезавтра не будет почты.
Лучшие страницы — куоккальское детство, собака, гроза на море, гроза во время карточной игры и т. д., и т. п. Никогда не думал, что у Вас такая зоркая, такая цепкая память на все внешнее. Да, по сравнению с этими страницами последние страницы бледны.
Дорогой Алексей Иванович.
Я — по поводу Ваших замечаний.
Большинство справедливы. Многое по Вашему письму я уже выправила. Кое-что верно, я с Вами согласна, — а поправить, к сожалению, во всяком случае «на данном этапе» — не могу.