Л. Пантелеев — Л. Чуковская. Переписка (1929–1987)
Шрифт:
Дачевладелец — дело другое.
Я понимаю, что у Вас дачник — категория не социальная и даже не нравственная, а — эстетическая. Но повторяю: поймет ли это читатель? Не поймет!
Дорогая Лидочка!
Я уже договорился с Д. Я. Даром, условился, что вечером приедет за Вашей рукописью секретарь Веры Федоровны, и вдруг мне позвонил С. И. Сивоконь из «Семьи и школы» и попросил написать врезку к Вашим воспоминаниям. Я так обрадовался, что рукопись Ваша — или часть ее — будет опубликована в таком массовом журнале, что тут же согласился без всяких условий и оговорок. Не знаю, сумею ли сделать то, что нужно. Жанр довольно трудный, я пробовал.
Кстати. Несколько раз
Уж лучше, мне кажется: О моем отце.
Напишите мне, КАК вы назвали свою книгу.
Дорогой Алексей Иванович.
Насчет неупомянутого мужа и отца — пожалуйста, не ищите причин. Сейчас у меня под рукой нет моей рукописи, но беру «Вопросы Литературы», 72, № 1, где напечатаны письма К. И. к Т. Г. Беру письмо 2, стр. 169 и с трудом, сквозь лупу, читаю перечисление, начинающеесяс мужа и отца. Цитирую:
«Ленинградская редакция — московская. Пантелеев , Хармс, Введенский, Житков, Ильин, Зощенко» (Подчеркнуто мной.)
В письме 1 (стр. 168) он перечисляет: «Катаев, Паустовский, Житков, Пантелеев, Барто»…
Итак, К. И. (в который раз!) оправдан, а виноваты во всем двое: я и машинистка.
Люшенька сейчас пришла и нашла мою рукопись. Муж и отец выпали из-за машинистки, а я (маразм) не заметила! (На стр. 205–206 надо вставить Пантелеева, Катаева, Паустовского, Зощенко!)
Уф!
_____________________
Как я рада, что Элико и Маша это заметили! А то перевранный мною список мог бы так и остаться!
_____________________
Идем далее.
К. И. приглашал Агнию Барто на свои Костры, ценя эффектность, эстрадность ее выступлений, но стихов ее — не любил и ей самой цену знал. Когда вернулся из Союза Писателей, где его «прорабатывали» из-за «Одолеем Бармалея», сказал: «гаже всех была Агния Барто». (Она — до статьи в «Правде» — очень восхищалась этой сказкой, а на заседании заявила: «Я предупреждала Чуковского, что сказка плоха, но он зазнался, воображает себя классиком и не слушает товарищеской критики». На другой день она срочно вызвала к себе меня и просила передать К. И.: она его спасла, ей, якобы, А. А. Фадеев сказал: «Если детские писатели самине расправятся с Чуковским, то будет хуже». И вот она героически взяла на себя расправу — спасла его от худшего…)
Стихи ее, за исключением немногих, не любил — он ведь любил фольклор и классику, а она — vulgar. В год смерти, летом, спустившись однажды из своих комнат вниз, в столовую, он услышал из-за двери, как Митя или Аня, не помню, читают маленькой Маринке Агнины стишки.
Посмотрел на меня, громким шопотом произнес:
— У меня в домечитать детям стихи Барто! — и вышел.
_____________________
Может быть, Вы правы, что о дачниках не поймут. В сущности, следовало бы сказать «мещане», т. е. люди не одухотворенные, лишенные духовной культуры, чувства преемственности ее. В то время, о котором я пишу, этот бездуховный набор и определялся именем «дачники» — см., напр., «Вольные мысли» Блока:
…берет под ручку И ведет на дачу. [502]или в «Незнакомке»:
Над скукой загородных дач… И каждый вечер, за шлагбаумами, Заламывая котелки, Среди канав гуляют с дамами Испытанные остряки.Говоря о томвремени, я и веду тотсчет.
_____________________
Я
502
Неточная цитата. Правильно: «Дает ей руку и ведет на дачу!»
503
В. И. Глоцер.
504
Любовь Михайловна Иванова — главный редактор журнала «Семья и школа».
Но каков Владимир Иосифович! «Он с Любовью Михайловной не контактирует», — объяснил мне Сергей Иванович.
Я понимаю так: люди, которые с Владимиром Иосифовичем «не контактируют», — плохие люди.
Дорогой Алексей Иванович. Вчера, отвечая на Ваше письмо, забыла ответить на одно Машенькино замечание — о жалости: мог ли К. И., крича на мальчишек, так быстро перейти от гнева к жалости и заплакать? Беда, если это у меня неубедительно. Дело в том, что К. И. был истеричен, повышенно возбудим, несдержан. Услышав брань, он впал в истерику: сначала закричал, потом заплакал. Это с ним случалось и в старости, но редко, а в молодости — часто. Плакал слезами, всхлипывал. Он потому заплакал, что только что кричал. (То же и я: от горя и обиды не плачу, а в пылу публичного спора голос может оборваться в слезы.)
Дорогая Лидочка!
Для своих книжек придумывать названия я не умею, но придумывать для других — на это у меня самоуверенности хватает.
«Памяти моего отца» — мне не нравится, об этом я писал. Не лучше ли:
«Книга о моем отце»?
«Повесть о моем отце»?
В той заметке, над которой я бездарно тружусь уже четвертый день, я называю Ваши воспоминания повестью.Можно?
Дорогая Лидочка!
Посылаю заметку для «Семьи и школы» [505] . Сам вижу, что получилось не то и не так. Прежде всего, в статье нет той свободы дыхания, за которую меня когда-то похвалил К. И. Заметка велика. Меня просили сделать не больше полутора страниц (на машинке), здесь — все две, а может быть, и две с половиной.
Пожалуйста, забудьте, что это о Вас, о Вашей рукописи. Пройдитесь по тексту по-редакторски. Оцените и мои поправки и вычерки (взятые в пунктирные скобки), нужны ли они?
505
Т. е. предисловие Л. Пантелеева к публикации глав из «Памяти детства» в «Семье и школе» (1972. № 9. С. 44).