La Cumparsita… В ритме танго
Шрифт:
Одной рукой отец обхватывает мать за плечи и слегка несдержанно, скорее агрессивно, прижимает к себе.
— Тихо-тихо, бунтарка. Ярослав, — массируя материнскую голову, чересчур уравновешенным, слегка пугающим, тоном обращается ко мне, — угостишь родителей чайком? Мы ненадолго.
— Да, конечно.
Обхожу их — вымученно улыбающегося отца и жалобно всхлипывающую мать — и направляюсь на еще одно подобие, но теперь уже почти армейской кухни, а лично для меня — того места, где я обычно принимаю пищу.
Я мужчина молодой, холостой, наверное, не слишком требовательный, да и многого мне не надо — стараюсь барахлом не обрастать: обыкновенная барная стойка, смахивающая на
— Как дела? — отец размешивает сахар в мелкой чашке, поглядывая на суетящуюся в пространстве мать.
— Нормально, — сухо отвечаю.
— Работа? — теперь он переводит на меня глаза.
— Там же, — шумно выдыхаю.
— Не надоело? — подмигивает и криво улыбается.
— Нет, — скрюченной гримасой зеркально отвечаю.
— Значит, считаешь, что это твое? — отец подносит чашку ко рту, а пригубив немного, в сторону отставляет.
— Пока да, — откидываюсь на невысокую спинку стула.
— Пока? — перекрещивает пальцы, укладывая на столе ручной замок.
— Мне нормально платят, обязанности не напрягают, график, как говорится, то, что доктор прописал, соцпакет, квота для таких, как я. Так что…
— Стало быть, тренерская работа тебя больше не прельщает? Вырвал и забыл?
Ах, вот оно что! С этого, отец, и надо было начинать!
Старательно натягиваю на физиономию жуткую кислятину, кручусь-верчусь на своем месте, нервно отворачиваюсь, и подкатив глаза, слежу за матерью, украдкой вытирающей слезы, сочащиеся из глаз, и собирающей мою одежду и постельное белье для того, чтобы дома у себя своему сыну-инвалиду постирать.
— Зачем она это делает? — указывая подбородком на нее, с некоторой злостью вышептываю вопрос. — Я ведь не просил… — сильно скалю зубы и рычу. — Отец, скажи ей, в самом деле! Она унижает меня. Есть прачечные. Я любимый и частый клиент. Я все могу сам — деньги есть! Сколько можно? Полагал, что мы обо всем давно договорились, но нет, — хмыкаю, — мать по-прежнему с задроченной настойчивостью изображает прислугу для великовозрастного мудака. Я тебя прошу… — сиплю сквозь зубы.
— И не попросишь о помощи! Никогда! Извини, родной, но я не могу на это повлиять. Она имеет право.
— Право? — прищуриваюсь.
— Мать… — с глубоким вздохом отвечает.
— Мать — с этим я согласен, но не моя прислуга! Ма! — рявкаю в сторону, пытаясь привлечь к себе внимание. Она не реагирует на мою не слишком задушевную просьбу, скорее даже, наоборот, выказывает еще большее рвение в сборах грязного вонючего шмотья. — Мама, остановись, пожалуйста! Иди к нам и допей свой кофе, в конце концов.
— Не трогай, — отец угрожающе стучит руками по столу. — Оставь ее в покое. Довольно!
Оставить? Не трогать? Им довольно? А может, хватит? Они устали от меня? Он сейчас серьезно, что ли? Мне не нужна такая помощь, не нужна поддержка в виде унизительной жалости или измученного состояния от бессонных ночей, перманентной нервотрепки и стремных переживаний пекущихся о моем благополучии
— Ярослав? — отец следит за мной, неуверенно трогает мою живую руку. — Сын, послушай.
— Что? — с неохотой убавляю громкость недовольства в своем голосе, бездарно изображая охрененную заинтересованность, рассматриваю свою искусственную левую конечность.
Выставив язык, прокручиваю и так, и этак навороченный почти живой протез. Сжимаю-разжимаю хват, вращаю кисть, выставляю средний палец, затем тестирую новый жест — рокерскую «козу», отпускаю, расслабляю мышцу. Улыбаюсь…
— Ты меня слушаешь? — заглядывает мне в лицо.
— Что ты хочешь? — обреченно выдыхаю.
— Подумай над предложением, — замолкает на одну секунду только для того, чтобы после глубокого вздоха шепотом добавить одно вежливое слово и небольшую просьбу, — пожалуйста, прошу тебя, сынок. Кирилл в свой прошлый визит все уши нам с матерью прожужжал о том, как «классно, клево и круто» было бы, если бы его отец, на которого он стремится быть похожим и которого во всем копирует, был рядом с ним хотя бы на тренировочном гоночном треке. Ему нужна твоя сноровка, твои советы, как профессионального пилота, твоя поддержка. Парень очень взрослый, Ярослав. Он все прекрасно понимает. Понимает, как тяжело тебе туда вернуться, как горько осознавать, что больше никогда…
Насупливаюсь, внешним видом предупреждая, что он вступает на очень скользкую тропу.
— От-е-е-ц, хвати-и-и-т… — хриплю с оттяжкой.
— Это абсолютная правда, Ярослав. Играю с тобой в открытую, не скрываясь. Но Кирилл мечтает о том, что его тренером, наставником будет самый близкий, его родной человек. У тебя огромный опыт — ты всю жизнь за управлением болида, та неудача, та авария, твоя травма лишили тебя перспектив в любимом деле, но есть возможность реализоваться через мальчишку. Ты мог бы…
Мог бы? Хотел бы? Надо бы реализоваться? Стоит вернуться? Ненавижу ложь и долбаное двуличие. Сейчас отец играет на чужой половине поля, не соблюдая элементарные правила, хотелось бы добавить — даже правила приличия, в такой игре.
— Ха! Я тренер? Я наставник? Мне предлагают насиженное железное седло в бывшей конюшне, из которого когда-то элегантно и с денежным довольствием в придачу выперли по причине отсутствующей очень нужной гонщику верхней левой конечности? Не могу поверить, что ты обрабатываешь меня с одной-единственной целью — снова усадить меня в то же самое «седло». Теперь, правда, в несколько ином виде. Я буду «ездить», как та баба, неумело управляющая сверхзвуковым танком. А не ты ли в тот злосчастный день в реанимационной палате успокаивал меня, говорил о том, что «вне трека жизнь, мальчик, тоже есть», заверял, что я смогу найти себя в другой сфере, что я выдержу, переборю себя, — обрываю речь, подскакиваю, скрипящим звуком отодвинув барный стул, — начну сначала, наконец. Противоречие на противоречии, отец! Я выжил, многое преодолел, через долбаные трудности с адаптацией прошел, усовершенствовал эту неживую штуковину, — показываю ему протез, — настроил под себя программу, тестировал на себе все примочки, которыми жонглировали сверхумные разработчики. Я больше не инвалид по состоянию здоровья! Неполноценным себя не ощущаю! — отрицательно мотаю головой. — Нет! Нет и нет! И ваши с матерью жесты доброй воли и отеческого внимания жутко бесят! Просто, пиздец как! До скрежета зубов. Вы элегантно и по-доброму, с благим намерением, дрочите мне нервы. Эмоционально изматываете меня, но я, как это, блядь, ни странно, даже с этим научился жить. Нет проблем! Я не чувствую ущербности, пока вы, — тычу протезированным указательным пальцем ему в лицо, — о ней не напоминаете.