La Cumparsita… В ритме танго
Шрифт:
— Дарья! — вставляю в губы сигарету, обхватив ее за плечи, пытаюсь обратно развернуть. — Веди!
— Пожалуйста, — скулит, выкатывая умирающий взгляд.
Внимательно рассматриваю все еще не отъезжающую от ворот машину. Движок работает вхолостую, свет в салоне не горит… Он, по всей видимости, этот новый парень, о моей крошечке волнуется? Все ли с ней нормально? И как она дойдет? Не предполагал, наверное, что за малышкой Дари-Дори отец придет? Хм? Были нехорошие планы на нее? Или это все же я, как озабоченный никак не складывающейся судьбой своей рыбки, предполагаю скотскую, с большим подтекстом, сексуальную херню? Самое время выставить на пояс руки и в воздух
«УГУ?».
Дашка берет меня под руку, с комфортом для себя устраивается, повиснув на моем локте, ярко улыбается и тянет меня в давно изученном направлении в наш семейный палисад.
Я оглядываюсь назад, ухмыляюсь, прищуриваюсь, скриплю зубами, тут же всматриваюсь в регистрационный номер автомобиля.
— Как его зовут, Даша? — склонившись над макушкой дочери, ей в волосы шепчу. — Имя у твоего парня есть?
— Конечно, пап, — немного даже возмущается. — Ярослав.
Хмыкаю и расслабляюсь! Слава Богу, что не… Крокодил. Мне послышалось, или этот «праздный соглядатай» заглушил мотор? Похоже, да, я не ошибся. Вот Дашка только странно дергается и сразу останавливает нас.
— Пап, — канючит и оттаскивает меня назад.
Определенно я слышу спокойные несуетливые шаги по гравийной дороге. Дашин парень, видимо, идет за нами или преследует нас?
— Добрый вечер, — мужской голос уверенно произносит в спину.
Даша тяжело вздыхает, пока я спокойно разворачиваю нас.
— Добрый, — улыбаюсь и телом натыкаюсь на вытянутую руку для приветствия.
— Ярослав Горовой. Прошу прощения, что задержал Вашу дочь.
— Алексей Смирнов, — пожимаю парню руку и присматриваюсь к знакомому лицу.
Где я его видел? Мы с ним знакомы? Тогда, когда и где?
— А по отчеству? — тут же уточняет.
— Без отчеств. Не люблю. Закалка моего отца, да и старит, если честно, а у меня еще маленькие дети, — вздергиваю женскую ручонку, покоящуюся у меня на локте.
Интересный парень, но очень сильно суетится — нехороший нервный импульс сразу вижу! Тебе, мальчонка, есть, что от меня скрывать? Да нет же! Теперь, по-видимому, он не знает, что сказать. Вот он представился, пожал мне руку, смутил Царя… А это, между прочим, достижение. Не каждому такое удавалось. Дарья не теряет своего лица! Но она ведь смущена или меня боится? Рыбка-рыбка, все ясно и понятно. Моя Дашка стесняется своего любимого отца!
Глава 9
Ярослав Горовой
Просто не могу смотреть на это. Вся обстановка рвет мне душу в клочья, а предательские слезы подбираются к уголкам сейчас по-мертвецки застывших глаз. Чувствую, как тонкие струйки соленой бесполезной жидкости, а для мужчины к тому же унизительной, медленно стекают по моим сегодня гладко выбритым щекам.
Она вот молодец — превосходно держится! Мать всего лишь чуть не плачет, поэтому ее визит в мое подобие жилого помещения можно считать определенно удовлетворительным результатом. Родная женщина не причитает в голос и не поет словами заупокойную по мне. Поэтому — да! Это однозначная победа! Такой себе по обстоятельствам почти успех!
Похоже, мой нынешний образ жизни не удовлетворяет искусственной картинке, нарисованной ею когда-то давным-давно, возможно, в глубокой юности, и совершенно не укладывается в обозначенные рамки неискривленного сознания рядового человека, а не то, что любящей до беспамятства своего единственного ребенка матери.
— Ярослав… — шепчет куда-то в свои маленькие ладошки, прислоненные ко рту. — Мальчик мой… Да как же это… Что это такое? Неужели нельзя выбрать что-то более приемлемое, достойное, а главное,
«Мальчик мой»? Она сейчас серьезно, что ли? Этот ребенок, мальчик, юноша, мужчина и отец уже давно вышел из возраста слюнявой радости и прыщавого недовольства, но для этой беспокойной и слишком мнительной женщины, по-видимому, остался все тем же мальчиком, которому можно сделать замечание, погрозить пальчиком или отвесить легкий шуточный щелбан, когда он поднимает свою родительницу на руки и кружит до тех пор, пока она не молит его о пощаде, причитая о том, что испытывает жутчайшее головокружение и небольшую тошноту. Да-да, я носил свою мать на руках. Было дело — определенно нам с ней есть, что вспомнить с улыбкой на лице. Лучше бы об этом говорили при каждой нашей встрече, чем плакали о том, на что повлиять не в силах, даже при наличии громаднейшего желания и колоссальных материальных средств. Кое-что по мановению пальцев и щедрому куску в соответствующий карман не купишь. Например, здоровье и благополучную семью.
— Лара? — отец подходит к нам.
— Это, — мать обводит руками все пространство, — разве дом? По-моему, это обыкновенный акт вандализма по отношению к себе. Ярослав специально сам себя уничтожает. Как он живет? Каждый свой приход сюда я испытываю жуткий стресс. Разве к этому мы стремились, этого добивались, этого хотели для него, — рукой указывает на меня, как на провинившегося мальчишку. — Я тебя прошу, повлияй на сына… Ярослав? — тут же обращается ко мне.
— Да?
— У нас хорошая квартира. Господи! Это не частный дом, не поместье, не дворянское гнездо, но там есть твоя большая комната. Теперь их будет даже две. Ты слышишь? Две! — количество подкрепляет подходящим знаком из выставленных пальцев. — В твоем полном распоряжении нормальные квадратные метры. А мне с отцом сейчас удобно и в одной. Ты мог бы жить с нами. Нет в этом ничего зазорного.
— Мне хорошо и здесь, мам. Все под рукой, о большем не мечтаю. Зачем?
— За тем, что нормальный человек стремится к комфорту, уюту, каким-никаким удобствам. А здесь, — она указывает на выглядывающий из-под тента спящий нос моей машины, — ты делишь человеческую жилплощадь с вонючей железякой.
— С машиной, ма, — со снисходительной улыбкой поправляю. — Ей тоже нужен дом. И потом, она великолепная соседка. За квартиру, конечно, не платит, — усмехаюсь, — отрабатывает услугой, предоставляет трансфер основного квартиросъемщика в требуемые по обстоятельствам места.
— Шутишь, да? Мне нравится твой настрой, сынок. Честно-честно, как говорится, слава Богу. Я, — громко сглатывает, как будто негодованием захлебывается, — ненавижу ее! Будь она проклята, твоя любимая машина. Сергей! — кричит на отца. — Что ты молчишь? По-твоему, это нормально, здраво? Он же…
— Мам, я тебя прошу, — шиплю куда-то в пол, стоя перед родителями, как в зале судебных заседаний с низко опущенной головой.
Родительское щадящее, но чересчур настойчивое принуждение, никогда не срабатывало со мной. Я не хочу ее пугать, но и сейчас тоже ничего не выйдет. У отца не получится на меня повлиять. Об этом всем видом папу предупреждаю, да он и сам прекрасно понимает все имеющиеся шансы на успех. Понимает все без моего безмолвного кривляния с одной лишь транслируемой всем внешним видом жалкой просьбой оставить все так, как есть и не будоражить ни себе, ни мне только-только устаканившуюся нервную систему. Мы поссоримся… И больше ничего!