Лабиринт тайных книг
Шрифт:
Он прокричал ей все это в лицо.
Анн осталась спокойной, безучастной. Как будто она ожидала такой реакции, как будто знала Джима лучше, чем кто-либо другой. Но эта невозмутимость вызвала еще больший гнев: он привык к яростным ссорам с Памелой, к оскорблениям и пощечинам, которые обычно заканчивались объятиями, поцелуями, вином, наркотиками и в конечном итоге — сексом. Но Памела для него была ребенком, и поэтому он все прощал ей. Анн была женщиной, и Джим не мог перенести, что она попыталась и, более того, смогла обмануть его. В тот момент ему хотелось убежать
Джим сразу успокоился. Анн умела влиять на него. Но опять возник вопрос: «Откуда ты знаешь, что будет девочка?»
Анн посмотрела на него с нежностью. Улыбнулась, ничего не ответив.
Только сейчас Джим задумался и попытался восстановить все детали того разговора. Больно осознавать, что уже ничего нельзя исправить.
Слишком поздно для его сердца, в котором больше нет любви, слишком поздно, чтобы вернулась Анн.
Дыхание перехватывало, лестница не кончалась, болевшая нога давала о себе знать. Но Джим заставлял себя подниматься. Он не мог себе позволить не достичь вершины. Еще один шаг, потом еще…
«Узнай свое сердце, Джим, и следуй ему». Слова Анн всплывали в памяти. «У всех внутри горит искра, Джим. Ты воображаешь себя ящерицей, даже королем ящериц. Подумай, ящерица не может оживить свое сердце сама, она вынуждена согревать его на солнце, на виду у всех. И в эти моменты она становится легкой добычей. Остается на солнце и погибает. Ты тоже такой, Джим. Тебе необходимы другие, чтобы спрятаться среди них, представиться тем, кем ты не являешься на самом деле. А ведь ты поэт. Поэт Джеймс Дуглас Моррисон, человек, способный видеть мир внутри себя и в то же время иметь свой особенный, неповторимый взгляд на окружающее. Всегда… Моя малышка — это твоя дочь, Джим».
Джим достиг наконец парапета купола. Панорама, открывшаяся оттуда, захватывала дыхание. Но он продолжал думать об Анн. Сказала ли она ему правду о ребенке? Многие уже играли с ним подобную игру, но Анн была иной.
Дочь… Если это правда, она должна была уже родиться. Дочь — его, но не Памелы. Эта мысль, казавшаяся невозможной, постепенно вселялась в его разум, нежная и пугающая. Кто знает, если он однажды встретит дочь, сможет ли поглядеть в ее глаза и узнать в них свои?
Джим в страхе отогнал эту мысль. Появилась надежда, что у его дочери будут другие глаза, что она всегда сможет смотреть дальше любых преград. Преград, пленником которых Джим сделал себя сам.
Он взирал на Париж, уже укутанный ночью, и новая надежда родилась в его сердце. Да, возможно, у него получится… раскрыть свою сущность и подарить ее людям, отбросив окончательно завесу всего показного и внешнего.
Наблюдая разворачивавшийся внизу грандиозный спектакль Парижа, находясь почти на небе, Джим почувствовал себя на вершине мира. И впервые осознал, что он должен сделать.
38
30
Мне недостаточно только трофея
Инспектор Коллар, не теряя времени, молнией врывается в кабинет Даниэль.
— Госпожа комиссар, Раймон Сантей посетил Лувр и встретился там с девушкой, соответствующей описанию Жаклин Морсо. Что мы предпримем? Наши агенты готовы арестовать обоих.
Даниэль колеблется. Нужно хорошо обдумать следующий шаг. Если арестовать Жаклин сейчас, скорее всего, они ничего не добьются.
Да, официально эта девушка — убийца, и, арестовав ее, Даниэль получит поздравления от всех начальников, возможно даже — продвижение в карьере.
«Мне недостаточно только трофея».
Слишком все просто. Чтобы действовать профессионально, как ей нравится, нужно выслеживать добычу, выжидать, чтобы понять Жаклин. Понять, почему она появилась открыто, на виду у всех. Понять причину такого риска и (кто знает?) обнаружить сообщников.
— Следите за ними и сообщайте мне о каждом их шаге.
— Но они уже практически у нас в руках.
— Делайте, что я вам говорю, Коллар. И не теряйте их из виду ни на секунду. Это очень важно, Коллар. Я рассчитываю на вас.
Коллар выходит из кабинета с поникшей головой, и Даниэль испытывает облегчение. Она надеется, что на правильном пути. «Эта Жаклин начинает нравиться мне».
39
26 июня 1971 года. Париж, «Кафе де Флор», Сен-Жермен-де-Пре
Боишься быть одним из многих?
Джим говорил слабым, хриплым голосом, держа в руках конверт магазина «Самаритен». Он вытащил журнал с интервью Жан-Люка Годара и показал Альдусу и его другу, режиссеру Алену Ронэ, будто в журнале была заключена единственно возможная правда.
— Я убежден. Это мой путь, и я должен сделать все, чтобы мои фильмы были поняты нужными людьми. В этом мое спасение, понимаете?
Альдус посмотрел на друга. Это он, вернее, его жена Аньес знала кого-то в «Синематеке», кто мог бы помочь Джиму.
Ален уже видел фильмы Джима, считал их слабыми и очень умело перевел разговор на теорию кино:
— Кино — это не революция, театр тоже. Скорее, они призваны быть утешением. Люди идут в кино или в театр не для того, чтобы строить баррикады, а чтобы переживать эмоции, которых не могут найти в обыденной жизни. Очень просто, не так ли? К сожалению, катарсис служит предохранителем от любого типа революции.
— Я не согласен. Кино должно указывать путь, так же как театр и поэзия. Музыка — да, это утешение, ностальгия, она оставляет тебя там же, где нашла. Но кино и поэзия меняют тебя внутри, и это настоящая революция.
— Не думаю, Джим. Конечно, то, что ты делаешь, может изменить людей. Я имею в виду — только что-то конкретное. Действие, которое следует за идеей. Остальное, если не быть осторожным, может быть использовано теми, кто имеет власть. Поэтому в первую очередь нужно подорвать эту власть, возможно и насильственным путем.