Лабиринт тайных книг
Шрифт:
Единственное, что по-настоящему раздражало, — это кашель. Сильный, раздирающий, сотрясавший все тело до спазмов и каждый раз уносивший еще кусочек жизни.
Джим обратился к Альдусу:
— Умоляю, позови Памелу. Скажи, чтобы она пришла.
— Но я уже звал ее много раз, ты же знаешь. Она отказывается.
— Скажи ей, что мне очень плохо. Она знает, как помочь.
Альдус набрал номер Бретея. Разумеется, она была там и даже сама взяла трубку. Он сразу понял, что она тоже в ужасном состоянии и что ее присутствие рядом с Джимом ни к чему хорошему не приведет. Но тот настаивал, и Альдус отправился к Памеле. Последняя
Перед уходом он сказал ему:
— Следуй своей дорогой, Джим. Оставь Памелу навсегда.
— У меня нет никакой дороги, Ал. Больше нет. Никто не понимает силу моих фильмов, ни в Лос-Анджелесе, ни здесь. Никто не хочет слушать мои стихи. Все говорят мне: «Пой!» Но я не хочу петь.
— Если у тебя нет пути, следуй за своим духом, Джим. Он подскажет тебе, что делать. Пусть он ведет тебя. Ты просто переживаешь сейчас сложный момент, но все наладится.
Альдус не мог сказать больше, не мог пока открыть Джиму его очень четкое и точное предназначение. Не мог признаться, что им нужно как можно быстрее прочесть обе старинные книги.
«Следуй за своим духом, пусть он ведет тебя. Ты должен, Джим. Я не могу совершить это вместо тебя. Могу только помогать, я всего лишь иерофант. [18] Ты сам должен сделать решающий шаг».
42
31 августа 2001 года. Париж, парк Монсо
До конца поверить в происходящее
На карточке, которую оставил мне Марсель, написано: «В пятницу в 21.30. Парк Монсо, со стороны Триумфальной арки». То, что спектакль играется в парке Монсо, мне кажется, имеет особый смысл. Достаточно поменять одну букву в моей фамилии, чтобы она совпадала с названием парка. Да, я должна пойти.
18
Иерофант — у древних греков старший пожизненный жрец при элевсинских мистериях, возглавлявший все торжества, посвященные Деметре, богине плодородия и земледелия.
Придя в парк, не сразу нахожу театр. Но так как я пришла раньше, стараюсь затеряться среди людей и насладиться прохладой летнего вечера. Отыскиваю театр, это настоящая копия театра елизаветинских времен — весь из дерева, но полностью открытый свежему ветру.
Спектакль называется «Наперекор Рембо». Интригующе. Спрашиваю в кассе про Марселя.
— Это ты девушка с Пер-Лашез?
Удивленно отвечаю:
— Да.
— Марсель сказал, что ты можешь войти.
Театр не освещен и еще пуст. Только луч света направлен на сцену, на Марселя, одетого по моде девятнадцатого века. Кажется, он волнуется. Он за роялем, глаза скрывают темные очки.
Чей-то голос спрашивает, принесли ли то, о чем просили. Другой отвечает утвердительно, но выражает неудовольствие, говоря, что никогда не видел на сцене ничего более отвратительного.
— К сожалению, большая часть спектакля держится именно на этом. Нужно повторить эту сцену, Марсель…
Должно быть, это режиссер. Он приглашает актеров подняться
— Ты готов играть?
Марсель кивает, улыбаясь.
Актер, исполняющий главную роль, поднимается на сцену и кланяется. Он держит в руках нечто завернутое в пергамент. Из свертка вытекает жидкость, похожая на кровь, капает на подмостки. Актер садится за стол, за ним следуют остальные.
— Нельзя было взять бутафорское сердце из пластмассы?
Актер открывает пакет, показывая сердце, набухшее от крови.
Режиссер, кажется, очень доволен:
— Именно этого эффекта я и добивался. Зрители должны видеть, как на сцене проливается кровь, чтобы до конца поверить в то, что происходит.
Актер набирается смелости и берет сердце в руки:
— От какого оно животного?
— От свиньи. И если не будете с ним слишком плохо обращаться, потом можем съесть его.
В голосе режиссера слышатся садистские нотки, и я, которая всегда была защитницей животных, прихожу в ужас от этой бесчувственности.
Актер держит в руках сердце так, будто это череп Йорика, и начинает читать стихи Рембо. Его «Вечность». Потом садится за трехногий стол рядом с другими артистами и кладет сердце в центр.
— Дух Рембо, хотим раскрыть твой секрет. Душа твоя потерялась в заливе Адена, среди торговцев оружием и рабами. Объясни нам, почему ты отдал свой голос ужасу, задушив ангельские слова? Какую ложь ты должен был защищать? По чьей крови ты должен был шагать?
Из сердца неожиданно начинает брызгать кровь прямо на артистов. Они в ужасе шарахаются от стола. Все кажется настолько реальным, что по моей спине пробегает дрожь.
Поднимаюсь к Марселю на сцену. Он улыбается, прекрасно понимая, что произошло.
— Это сценический трюк. Смешно?
— Мне не показалось, что актеры от этого в восторге.
— Да, все было устроено и обговорено только с режиссером. Требовалось создать эффект неожиданности. Ты видела? И тоже поверила, что все по-настоящему!
— Я ухожу.
Я рассержена. Мне не нравится обман, не нравится театр. Ненавижу кровь.
— Подожди, послушай это…
Он начинает играть. Божественно! Как так? Откуда он знает, что это моя самая любимая мелодия? Та, которую мне часто играет бабушка, — Шопен, Ноктюрн номер девять?
Слушать его — это настоящий ностальгический ритуал, он всегда напоминает мне о матери. И хотя я продолжаю слушать, боль становится невыносимой. Остаюсь на сцене, окаменевшая, околдованная.
— Это часть спектакля. Стихи Рембо, музыка Шопена и некоторые мои реплики: «Вырежьте мое сердце. Меня ввели в заблуждение. Сердце — это сосредоточие моего страдания. Оно должно вернуться туда, где родилось, и оставить мою душу в покое. Уберите его, прошу вас, оно предало меня и больше не чистое. Оно поддалось обману, обесценило любовь. Спасите меня от этого ада».
Марсель прекрасно декламирует.
Он обнимает меня за плечи, будто оберегая от чего-то. Шепчет:
— Шопен тоже похоронен на кладбище Пер-Лашез. А сердце, если не ошибаюсь, — в Польше, как он завещал. Но я представил, что сердце ему было оставлено. И его душа до сих пор страдает из-за этого. Он не выносил своего сердца, его излишней чувствительности, его постоянной склонности влюбляться. Он хотел быть только музыкантом, а любовь отвлекала его. Хотел жить только для музыки и не поддаваться обману сердца.