Lady de Montmorency
Шрифт:
Шаги в коридоре гулко отдавались в каменных стенах. Мари вела борьбу с безысходностью внутри себя. Она не знала, что ждёт её впереди, но была уверена в одном: это неслучайно. И это могло разрушить всё, что она так отчаянно пыталась защитить.
Ее бросили в холодную сырую темницу, закрыв дверь на замок. Девушка ничего не понимала… Хотя, сомнительное осознание все-таки начало проникать в голову. Вдруг Аурелиан обо всем догадался?
Она рухнула на каменный пол, дрожа от холода и страха, и села в угол. Словно пытаясь спрятаться от реальности, она зарылась руками в волосы. Её пальцы дрожали, спутывая
В её голове крутилась только одна мысль: это конец. Всё было кончено. Аурелиан узнал. Её тайна, её ложь, её попытка сохранить мир рухнули в один миг.
Генрих. Она представляла его лицо, его невинный взгляд, как он проснётся в пустой комнате, не найдя её рядом. Она не могла сдержать рыдания, которые вырывались из её груди, глухие, подавленные, словно боялась, что даже в этой тьме её услышат.
Мари опустила голову на колени, сжимая себя в кольцо рук, будто пытаясь удержать то, что оставалось от её внутренней силы. Но даже она знала — теперь у неё не осталось ничего. Всё разрушено. Всё потеряно.
Часть V: Падение. Суд любви
Темница, где томилась Мари, напоминала могильный склеп. Воздух был пропитан сыростью, стены из грубо отёсанного камня покрывала плесень, и время от времени с потолка падали капли, нарушая вязкую тишину. Едва заметный луч света пробивался сквозь крохотное оконце под самым потолком, но он был слишком слаб, чтобы разогнать густую тьму. Она сидела на грубо сколоченной деревянной скамье, привалившись спиной к ледяному камню. Её руки дрожали, обхватывая колени, а взгляд был устремлён в никуда — словно она пыталась отыскать проблеск надежды среди этого беспросветного мрака.
Внезапно тяжёлая дверь скрипнула, заполняя камеру жутким, протяжным звуком, похожим на стон. Мари вздрогнула и подняла голову, её волосы упали на плечи мягкими волнами. Перед ней появилась фигура, силуэт которой показался ей вначале призраком. Но в тусклом свете она узнала Изабеллу — свою фрейлину и самую преданную спутницу. На её лице читались боль и страх, глаза покраснели от слёз, а движения выдавали нервное напряжение.
Изабелла несмело приблизилась, её шаги эхом отдавались от влажного камня. Она остановилась в нескольких шагах, словно боясь окончательно разрушить то хрупкое равновесие, которое ещё держало Мари. Её пальцы невольно сжались в кулак, а в груди клокотало отчаяние. Перед ней была не просто её королева, а женщина, которая всегда излучала мягкость и силу, но теперь она казалась слабой, изломанной судьбой.
— Ваше Величество, — произнесла Белла, стараясь сохранить тон ровным, хотя губы дрожали.
— Ты пришла… — тихо ответила Мари, ее голос звучал как шепот. Она попыталась улыбнуться, но она вышла слабой и наигранной.
Изабелла подошла ближе, её шаги были лёгкими, почти бесшумными, как у тени, но внутри неё бушевал ураган эмоций. Она опустилась на колени перед своей госпожой, глядя на неё снизу вверх. Её дрожащие пальцы невольно вцепились в складки длинной юбки, как будто это могло хоть как-то удержать её от безмолвного крика боли. Глаза, покрасневшие от бессонных ночей и слёз, теперь наполнились новой влагой, но она
Перед ней была Мари — её нежная и благородная королева, всегда спокойная и излучающая достоинство, даже теперь, когда судьба бросила её в грязь и мрак. Оковы суда, напоказ изображающего справедливость, обернулись петлёй на её шее, но даже это не сломило её внутренней силы. Мари смотрела на свою верную фрейлину с теплотой, словно желая утешить, а не искать утешения.
— Изабелла, — Когда Мари произнесла имя Изабеллы, её голос был тихим, почти как шёпот. Она протянула руку, её холодные пальцы коснулись руки фрейлины, вызвав у той непроизвольную дрожь. Изабелла почувствовала, как её сердце сжимается от горечи и бессилия, а на щеках заструились новые слёзы. — Я знаю, что меня ждет. Завтра меня осудят и это неизбежно. Но я прошу тебя об одном…
Мари говорила спокойно, но в каждом её слове чувствовалась неизбежность и тяжесть. Её голос звучал как из другого мира, где страх и боль уступили место какому-то горькому примирению.
— В моей шкатулке, в покоях, есть брошь. Серебряная, с камнями. Ее подарил мне Фридрих. Я хочу, чтобы ты нашла украшение и отдала его Генриху, когда он подрастет. — Когда она упомянула о шкатулке и броши, Изабелла невольно вспомнила, как её госпожа однажды с улыбкой рассматривала этот драгоценный подарок, держа его на ладони. Теперь этот небольшой предмет казался последней связью между жизнью и памятью о Мари.
Слова Мари о Генрихе заставили сердце Изабеллы сжаться ещё сильнее. Она не могла говорить, слишком велик был ком в горле, слишком тяжёлой стала эта просьба. Но она кивала, отчаянно и часто, словно кивком могла доказать свою преданность. Мари продолжала, и в её голосе звучала одновременно и просьба, и завещание. Беречь ребёнка, быть рядом с ним, напоминать о матери — это был долг, который Изабелла приняла без колебаний, хотя её душа кричала от ужаса перед будущим.
— И еще, — продолжила Мари, — береги его. Если сможешь, оставайся с ним. Он будет нуждаться в поддержки и любви. Он очень мягкосердечный мальчик…
Изабелла сжала плечи королевы.
— Я сделаю все, что смогу, Мари. Но, пожалуйста, не теряй надежду. Может быть, Аурелиан…
— Нет, — перебила она ее. — Он уже все решил. Я для него предательница.
***
Светало. Холодное солнце медленно поднималось над горизонтом, его бледные лучи пробивались сквозь тяжёлые тучи, будто бы само небо оплакивало грядущий день. Слабый рассвет окутал дворец ледяным сиянием, делая его похожим на застывший в вечности монумент скорби. Над башнями висел звон колоколов, их гулкое эхо разносилось по улицам столицы, возвещая о начале суда. Народ, толпами стоявший у ворот, молчал, будто боялся нарушить священную тишину.
Внутри дворца всё было иначе. Высокий зал, украшенный гербами и флагами Элдерии, казался гнетущим, как каменная ловушка. Обычно величественное убранство с золотыми подсвечниками и массивными резными колоннами теперь выглядело мрачно. Гербы словно судили с высоты, безучастно взирая на человеческие страдания. Собравшиеся в зале дворяне, священники, послы и приближённые не скрывали своего любопытства. Шёпоты раздавались повсюду, их тонкое жужжание походило на жужжание мух над павшей добычей.