Лапочки-дочки из прошлого. Исцели мое сердце
Шрифт:
Обращается к ней, но ни на секунду не сводит с меня глаз, будто пытается прочитать. Смело выдерживаю наш зрительный контакт, потому что скрывать и бояться мне нечего.
– Это был один из моих заказов, - произношу ровным, бесстрастным тоном и небрежно киваю на его бывшую жену. – И он оказался с сюрпризом.
– Кость, ты готов доверить девочек первой встречной, - она продолжает отыгрывать свою партию, рассчитанную на единственного зрителя. Потому что я, в отличие от Воскресенского, смотрела спектакль с самого начала.
– Наших с тобой дочерей! Какой-то чужой
– Все они продажные. Даже те, с которыми ты спишь.
Впервые за все время Костя отрывается от меня, обращая волну ярости на Дашу. Хватает ее за локоть, намереваясь оттащить прочь с территории.
– Заткнись! И не смей…
Он осекается на полуслове и замирает, раскрыв рот. Удивленно и немного растерянно смотрит на шикарный, расстегнутый плащ Даши, по которому растекается нежный масляно-заварной крем. Между краями недешевой оливковой ткани размазаны кусочки хрупких белковых коржей. Изящная блузка цвета слоновой кости дополнена жирными разводами на груди и миндальной стружкой вокруг пуговиц и в декольте.
Даша не двигается, боясь пошевелиться и окончательно угробить свою одежду. Лишь хлопает ресницами и часто дышит, не веря в произошедшее.
Недоуменно кашлянув, Воскресенский отпускает ее и отшатывается, чтобы самому не испачкаться. Как заклинивший робот, поворачивает ко мне только голову и выгибает бровь, не в силах озвучить застывший на губах вопрос.
– Рука дрогнула, - отбрасываю в сторону пустую коробку из-под торта.
И оттряхиваю ладони. Признаться, я сама не понимаю, что случилось. Я разозлилась на хамские слова Дарьи – и все. Дальше пелена. Руки, не слушаясь меня, сами сняли крышку и запустили нежнейший «Эстерхази» стерве в грудь. Еще и впечатали дно коробки со всей силы.
Лишь сейчас интеллигентная Вера возвращается в мое тело, но я все равно не намерена оправдываться.
Расправив плечи, снисходительно ухмыляюсь.
– Вот эти белые лепестки – это миндаль, - указываю пальчиком на прилипшую к мамашиной одежде стружку.
– Один из самых аллергенных орехов. Реакция наступает через три-пять минут и достигает пика в течение нескольких часов. Сыпь, зуд, одышка, кашель, отек Квинке, - перечисляю без эмоций, в то время как в груди бушует ураган ненависти.
– Дальше скорая. Если успеет…
– А? Что? – выйдя из ступора, Дарья судорожно вытирает блузку и плащ.
– Зачем это мне? – брезгливо трясет липкими руками.
Костя задумчиво молчит, настороженно наблюдая за нами. Возвышается, сложив руки на груди, и хмуро сводит брови. Становится мрачнее с каждым моим словом. Пока не превращается в сплошное черное пятно, от которого веет грозой. Огромной тучей он нависает над нами, готовый пролиться кислотным дождем.
– Перед тем, как украсть детей, было бы не лишним хоть что-то о них узнать, - выплевываю резко.
– Например, на какие ингредиенты у них аллергия. Иначе похищение может закончиться в больнице.
Краем глаза замечаю, как Воскресенский передергивает плечами. И вдруг делает широкий шаг, встав между нами. Я оказываюсь спрятана за его мощной, огромной спиной.
–
– Она врет, и так бездарно, - защищается Дарья до последнего.
– Нет, я виновата лишь в том, что позволила себя обмануть, - говорю куда-то поверх мужского плеча.
– Впредь буду умнее. И подобного больше не повторится. Если, конечно, я останусь в этом доме
– Вера, - оглядывается Воскресенский.
– Я могу идти, Константин Юрьевич? Дети ждут.
Не дожидаясь ответа, оставляю бывших супругов наедине.
Глава 25
Константин
Провожаю рыжую фурию охреневшим взглядом, хмыкаю себе под нос и потираю пальцами подбородок. Не останавливаю ее. Позволяю гордой орлице вернуться к птенцам, которые по воле судьбы достались ей от тупорылой кукушки. Но их происхождение не имеет для нее никакого значения. Она яро защищает гнездо, накрыв крылом, и готова заклевать и растерзать каждого, кто посмеет сунуться туда.
Прищуриваюсь от грохота, когда Вера с размаха захлопывает ворота. Металл дребезжит, петли жалобно скрипят, железные прутья звякают. Черт, я рискую однажды сам не попасть в собственное «гнездо».
Вот это женщина. С ней шутки плохи. Попробуй только встать у нее на пути! Искусно размажет по асфальту, не испортив маникюр, припечатает шпилькой, оставив пару дырок в груди, и как ни в чем не бывало переступит через бездыханное тело и продефилирует изящной походкой дальше.
Примерно, как сейчас…
Надо бы относиться к непредсказуемой Вере с максимальной осторожностью, а я изгибаю губы в восхищенной улыбке. И наполняюсь таким умиротворением, какого не ощущал все эти четыре года. Ни дня я не был настолько спокоен, как в этот миг. Постоянно дергался, психовал, контролировал каждую деталь. Волновался о дочках до безумия.
Нет, проблемы по-прежнему надо решать, и одна из них жужжит над ухом, как жирная навозная муха, но теперь я хотя бы знаю, что мои дети в надежных руках. Хрупких и нежных, на первый взгляд, и в то же время способных сцепиться на шее врага, придушив его.
Огненная лава. Женщина контрастов.
– Костя, ты же ей не поверил? – напоминает о себе Даша. Внезапно, остро, как выстрел в висок.
Морщусь. От противно вибрирующего голоса. От ядовитых слов, которые она извергает из себя непрерывным потоком. От подлости и лжи. И, черт возьми, от ее присутствия.
Нехотя обращаю внимание на Дашу и ухмыляюсь, окинув взглядом ее потрепанный, грязный, липкий наряд. Ненависть все еще со мной, только теперь сухая, размеренная и холодная.
– Ты хотела увезти моих детей? – на удивление спокойно произношу. – Ты не подумала о последствиях? – продолжаю невозмутимо, доставая из кармана телефон и выбирая в списке контактов нужный номер. – Не предугадала, что бы я с тобой сделал, когда бы нашел?
– нажимаю иконку вызова. – А я бы наше-ел, - тяну с угрозой.