Лара моего романа: Борис Пастернак и Ольга Ивинская
Шрифт:
Примечательно, что это письмо к Сувчинскому написано Пастернаком до его резкой отповеди Ливанову. После скандала на даче 13 сентября 1959 года Пастернак прогнал Бориса Ливанова и написал резкое стихотворение «Друзья, родные — милый хлам…». Зоя Масленикова в своих воспоминаниях рассказывает, что в бумагах Пастернака, которые она разбирала после его смерти по просьбе Зинаиды Николаевны, был найден лист с текстом стихотворения о «милом хламе» с посвящением Борису Ливанову.
В многочисленных стихотворных сборниках, изданных за 50 лет после смерти поэта, стихотворение о «милом хламе» не публикуется. Тем более не публикуется последнее стихотворение — «Перед красой земли в апреле». Оно написано поэтом в апреле 1960-го после встречи с Ренатой Швейцер, приезжавшей из Германии, как протест против двуличия и лжи окружения Большой дачи.
Василий Ливанов в своей книге живописует лживую историю о том, как в 1949 году «Ивинская прикинулась умирающей (тогда она ждала
Как заметил Митя, это утверждение само по себе нелепо и смешно. Об эпизоде встречи Ольги с Зинаидой рассказала Люся Попова в документальном фильме режиссера Агишева «Последняя любовь Бориса Пастернака» (1997). Люся приезжала в Переделкино к Пастернаку, чтобы вызвать его к Ольге, которая была в положении, но Зинаида не отпустила Бориса Леонидовича, а поехала сама. При встрече Зинаида потребовала, чтобы Ольга «отстала от Пастернака», в противном случае пригрозила «найти на Ольгу управу». Но поэт вновь стал встречаться с Ивинской. Вскоре, 6 октября 1949 года, Ольга была арестована. Ребенок Пастернака и Ольги погиб в Лубянской тюрьме, когда Ольгу привезли в морг якобы на свидание с Пастернаком.
Описывая встречу Зинаиды с Ольгой — видимо, со слов отца, Василий Ливанов с торжеством сообщает, что «Зинаида, прирожденный игрок, разоблачила бездарную аферистку Ивинскую, которая вымазалась сажей и притворилась умирающей». Помню комментарий Ивинской по поводу этого опуса Василия Ливанова:
— Боже, чего еще можно ждать от этих лжецов и трусов, как пророчески писал Боря? Они только и могут, что пресмыкаться перед властью, лгать да доносить друг на друга.
— Посмотрите, — говорил мне Митя, — этот навет Зинаиды весь пропитан бессмысленной злобой на маму. Это же логика ненависти. Мама ждет прихода Бориса Леонидовича, нося под сердцем его ребенка. Пастернак придет и станет ее целовать, плакать. А мама, по выдумке Зинаиды, измазана сажей и грязью. И что должен подумать и сделать Пастернак, измазавшись при поцелуях сажей и грязью? Зинаиду в ревности и злобе Бог лишает разума. Так было и с наветом, придуманным из-за ревности к маме Лидией Чуковской.
Статья Василия Ливанова из журнала «Москва» перешла в его книжку [297] , где и Бориса Леонидовича он наделил неприглядными чертами. Вот некоторые из этих откровений Василия Ливанова:
«Борис Леонидович частенько капризничал, восхитительно и явно капризничал по мелочам. <…> В отношении Зины на людях Борис Пастернак вел себя как избалованный мальчик».
«От любых укоров совести Пастернак был прочно защищен своим возведенным в абсолют эгоизмом».
«Женские черты обличали присутствие в натуре Пастернака очень своенравной и, если хотите, коварной женщины».
297
См.: Ливанов В. Б.Невыдуманный Борис Пастернак. — М.: Дрофа, 2002.
В разговоре со мной о сочинениях Василия Ливанова Митя отмечал:
— И с таким коварным субъектом — Пастернаком дружил артист Борис Ливанов, обласканный и удостоенный почестей и сталинских премий, завсегдатай кремлевских приемов и застолий! Понимая, что гениальный Пастернак, всемирно известный нобелевский лауреат, не чета сталинским лауреатам, Василий Ливанов не чурается подчеркнуть расположение Бориса Леонидовича к Ливановым.
Василий Ливанов приводит в книге тексты «приятных писем» Пастернака «дорогим Ливановым». Это письма от 12 апреля 1952-го, 5 апреля 1953-го, 25 июля 1957-го, 23 июня 1958-го. Но вся переписка заканчивается письмом Пастернака к Ливановым от 8 сентября 1958 года. С началом нобелевской травли Пастернака «дорогие Ливановы» исчезают с дорожек Большой дачи, избегая контактов с антисоветским элементом Пастернаком.
Митя обращал мое внимание:
— Внимательно прочитайте воспоминания Корнея Чуковского, Тамары Ивановой, Лидии Чуковской, Галины Нейгауз, Зинаиды Нейгауз, Зои Маслениковой — там нет никаких следов Ливановых рядом с опальным поэтом в дни нобелевского шабаша октября — ноября 1958 года. Как нет и следов Асмуса, Сельвинских, Евгения Борисовича Пастернака и прочих и прочих. Только благодаря невероятным усилиям мамы, Ариадны и узкого круга их друзей, а также из-за мощной волны протеста в мире, удалось в 1958 году спасти жизнь и честь Пастернака.
Ольга Ивинская подробно комментировала обстоятельства появления этого письма:
Боря в силу своего миролюбивого характера, конечно, многих из предавших его в нобелевские дни позже простил. Но теперь, когда все проявились, Боря имел полное представление о преданности и истинном лице завсегдатаев Большой дачи и не прощал клеветы на своих настоящих друзей. В сентябре 1959-го Боря пришел ко мне в возбужденном состоянии
Митя говорил мне:
— Вполне естественно, что выход в России маминой книги, где приведено письмо к Борису Ливанову, вызвал раздражение у потомка, пытающегося отомстить Пастернаку. Советские пастернаковеды, включая Евгения Борисовича, уже выпустившего десятки предисловий, интервью и книжек о Пастернаке, сделали вид, что не заметили такого низкопробного охаивания поэта. Евгений Борисович не захотел ссориться с именитым Василием Ливановым ради защиты чести «папочки».
Однако истинные почитатели таланта Бориса Пастернака отреагировали достойно на злобные пассажи обиженного артиста Василия Ливанова. Профессор МГУ Александр Берлянт пишет:
Борис Пастернак в воспоминаниях Василия Ливанова как раз выглядит выдуманным. Человек гипертрофированной скромности и подлинного бескорыстия [298] выведен кокетливым и расчетливым. <…> Писатель, отвергший принятую многими советскими литераторами манеру общественного поведения [299] , наделен конформистскими чертами; восторженный и влюбчивый человек представлен аморальным бабником, а его известные христианские устремления представлены фарисейством и гордыней [300] .
Все это вкупе представляется искусственным, надуманным, заданным. Неловко становится от мстительной тенденциозности, мелочного стремления унизить, развенчать поэта, отметить в нем неприглядное, увидеть его униженным, стоящим на коленях. И было, видимо, в дружбе двух Борисов нечто такое, чего не уразумел мемуарист, посчитавший долгом «отплатить» за отцовы обиды, унизив великого поэта. <.. > Хотя он и не забывает всячески подчеркнуть свою к нему близость. Вот уж поистине гамлетовский комплекс, обернувшийся мелочным фарсом.
<…> Я был студентом, когда разгорелась травля Бориса Пастернака и газетные полосы стали источать грязь и злобу. Хорошо помню заметку «Лягушка в болоте», подписанную старшим машинистом экскаватора. Сегодня в лексику этого, скорее всего, выдуманного экскаваторщика успешно вживается артист Василий Ливанов. Стыдно за него [301] .
298
Пастернак оказывал ежемесячно материальную помощь своей первой жене Евгении Лурье, а также Цветаевой, Ахматовой, Ариадне Эфрон, Шаламову, десяткам осужденных и бедствующих писателей и поэтов, включая адресатов за рубежом.
299
«Главной бедой, корнем будущего зла была утрата веры в цену собственного мнения. <…> Вообразили, что теперь надо петь с общего голоса и жить чужими, всем навязанными представлениями», — писал Пастернак.
300
«Я в гроб сойду и в третий день восстану. <…> / Ко мне на суд, как баржи каравана, / Столетья поплывут из темноты», — написал Б. Пастернак.
301
Знамя. 2003. № 11. С. 207.
Митя так прокомментировал сочинение Василия Ливанова, принижающее образ Пастернака:
— Похоже, к Василию по наследству перешла неприглядная черта Бориса Ливанова, о которой говорил Борис Леонидович: ему стыд глаза не ест.
Из рассказа Ивинской:
— После принципиального разрыва с Борисом Ливановым только из-за демаршей Зинаиды Пастернак запиской пригласил Бориса на дачу. Но у того хватило ума больше туда не являться. Ливанов появился только в день похорон Пастернака по настоятельной просьбе Зинаиды. Речи над могилой Пастернака он не произносил, как не сказали слов прощания над могилой отца ни Евгений, ни Леня.