Латекс
Шрифт:
Отец несколько месяцев кашлял кровью, а однажды не проснулся.
Маму поддержала коммуна, а еще больше церковная община. Вот тогда и началась наша новая жизнь, которая с каждым днем становилась все более мрачной.
Следующие пару лет мы без конца молились о прощении, в том числе нашего беспутного, как говорила мама, отца. Я не понимал, почему нужно молиться о нем, если отец виноват, то пусть сам и расплачивается. Но мама твердила, что без наших молитв душа отца непременно попадет
– А если мы будем молиться, то в рай?
– Нет, конечно, нет! Никакими мольбами его душа в раю не окажется.
– Тогда зачем молиться?
– Пусть хотя бы в огне чистилища очистится.
К тому времени, когда я отправился в школу (пришлось подождать год, чтобы пойти вместе с Иеном, мама твердила, что младшему брату нужна защита), ежедневные молитвы, воскресные службы, посты и страх перед происками нечистой силы уже въелись в детское сознание.
Мне было семь, Саре десять, а Йену шесть, когда в нашей жизни появился Стиг Ольстен, вернее, он появился в маминой жизни, а для нас стал отчимом. Все вокруг мамы были убеждены, что ей одной с тремя детьми не справиться, хотя с нами и справляться нечего, тогда мы еще не бунтовали, даже я. Йен не бунтовал никогда.
Крепкий, уверенный в себе Ольстен казался маме каменной стеной, за которой она сможет спрятаться от жизни и тех самых козней Дьявола.
Спряталась, во всяком случае, от жизни. И окончательно спрятала нас. Если до тех пор у нас были бесконечные молебны, то теперь появилась такая вещь, как еженедельная порка. Отчим абсолютно уверен, что без порки раз в неделю мальчиков не воспитать. В школе быстро заметили, что в определенные дни мы не можем сидеть нормально и заинтересовались причиной. Не знаю, как отчиму удалось отвертеться, но с тех пор он порол нас по субботам и пообещал, что если мы пророним кому-то хоть слово, последует уже не просто порка, а настоящее снятие шкуры.
Я пытался протестовать, выясняя, за что получаю удары розгами, отчим находил причины – то недостаточно быстро встал утром, то плохо заправил постель, то невнятно прочитал молитву, то получил не ту отметку в школе… Йен вопросов не задавал, он просто терпел и все.
Перелистывая страницу за страницей, Ларс не мог поверить собственным глазам – Густав оказался вполне приличным писателем! Но с первых строчек у Ларса появилось подозрение, которое крепло с каждой фразой и каждым именем или названием, приводимым в тексте. Чтобы так описывать окрестности Галливаре, там нужно жить, чтобы столь прочувствованно рассказывать о страданиях во время порки и, главное, о психологических переживаниях из-за унижений, их нужно перенести. Неужели?..
Ларс гнал эту мысль от себя, но она возвращалась снова и снова.
Густав писал о себе, своем детстве и своих переживаниях!
Но это означало, что Ларс ничего не знал о приятеле, и не только Ларс – никто другой. Поверить, что это детство Густава Сьеберга, которого
Густав менял женщин чаще, чем рубашки в своем нешуточном гардеробе. Развратив и превратив в послушную рабыню одну, он тут же принимался за другую. Даже делал предложение, но ни разу не доводил дело до свадьбы. Кроме последнего случая с Бритт. Может, в этом причина его гибели?
В мире все возможно.
Я ненавижу запах касторового масла и глицерина. Касторовое масло, наверное, терпеть не могут все, а вот глицерин многие любят, к тому же меня не раз уверяли, что глицерин запаха не имеет. Не имеет, но только если с ним ничего особенного не связано. У меня связано.
Отчим решил, что готовить розги зимой неудобно, и, вообще, розги это мелочь, для таких детей как я нужно нечто посерьезней. Пусть это будет стек. А стек это кожа, за которой нужно бережно ухаживать, чтобы не рассохлась, не задубела, оставалась мягкой и гибкой. Мягкая она вовсе не для того, чьей кожи касается, стек это больно, очень больно, даже если смазан глицерином.
Глицерином и касторовым маслом стеки смазывал я.
Вообще, я довольно быстро понял, что отчим относится к нам по-разному, мне доставалось куда больше, чем брату с сестрой, он считал, что это из-за моего бунтарского характера. Опуская на мою спину розгу или стек, отчим всегда приговаривал:
– Я отучу тебя бунтовать, маленький гаденыш! Ты разучишься смотреть волчонком!
Йен волчонком не смотрел, он смотрел затравленным щенком. Сара почему-то стала ото всех прятаться, даже от меня, хотя раньше мы вместе лазали по окрестностям, не обращая внимания на наказания от отчима.
Маме было не до нас, она родила одного за другим Курта, Маркуса, Карин и Биргит. Позже я понял, что были еще два выкидыша. И младшие сестренки тоже родились больными и прожили всего по полгода. Мама была беременной постоянно, за шесть лет шесть беременностей. Она выглядела плохо, болела и не вмешивалась ни в наше воспитание, ни в наше обучение, всем заправлял отчим.
Ларс читал, не отрываясь, с количеством перевернутых страниц росло его убеждение, что нужно найти родных Густава, именно там кроется тайна его смерти. Начинать надо от Галливаре. Если рассказ в тетради действительно о Густаве и его семье, то по описанию легко найти сам дом, а там и родственников.
Тетрадь заканчивалась каким-то странным намеком, у Ларса осталось ощущение, что семья в Галливаре больше не жила.
Вангер намерение одобрил:
– Знаешь, я чувствовал, что ты так поступишь. Тебе дать связь с тамошней полицией? Вдруг понадобится помощь?