Лаванда для отца-одиночки
Шрифт:
Эжени забралась на высокий табурет у окна, взяла у Тео стакан воды и выпила залпом.
— Голова болит? — спросил Тео.
— Болит, и вообще как-то тошновато, — вздохнула Эжени. — Это что, всегда так бывает? А чего тогда люди всё время пьют?
— По всяким поводам пьют, это, знаешь ли, у всех по-разному. Ты хотя бы ела там что-нибудь?
— Не помню… кажется, не особо.
— Еда-то была?
— Конечно, была, и вообще всё было здорово! Отличная компания. Пели, танцевали, — вздохнула Эжени. — Им-то ничего не было!
—
— А если есть, то ничего не будет, да?
— Тоже будет, но не так быстро. Что ты вообще знаешь о влиянии алкоголя на организм человека?
— Да ничего, — сказала Эжени с особенно горестным вздохом. — Видела только, что люди пьют, и им ничего за это не бывает. Или что совсем в несознанке потом валяются, как Ларри, мамин второй муж и отец близнецов. Лучше уж в несознанку, наверное.
— Так есть правила.
— Их бы знать, да?
— Конечно. Не забывать есть, не пить ничего незнакомого и непонятного, не мешать разный алкоголь друг с другом. Ты, наверное, мешала?
— Ой, да. Там было вино, сначала кислое, а потом вкусное, потом снова кислое, потому что вкусное быстро закончилось, белое такое, с пузырьками, но на вкус не как газировка, а прямо волшебное какое-то. А потом я пробовала что-то очень крепкое, и нужно было запить, а нашлось только пиво…
Тео очень захотелось рассмеяться, потому что рассказ показался необычайно знакомым. У него было что-то похожее, только без вина, а просто пиво вперемешку с чем-то крепким, он уже и не помнил за давностью лет. Но кажется, смеяться не нужно.
— У меня было так же, тоже в предпоследнем классе школы.
— И что потом?
— Потом долго не брал в рот ни капли, до выпускных экзаменов, — а там взялись отмечать, и тоже доотмечались.
— И что тебе дома сказали? Дедушка и бабушка?
— Бабушка отругала, а дедушка сказал примерно то же, что я тебе сейчас.
— Да? Ну ладно. Я сама уже поняла, что я была полной дурой. И пожалуйста, не ругай Фреда, он мне говорил, что не нужно пить. Но меня уже понесло, — вздох оказался каким-то особо горестным. — Он же потом тебе позвонил, да? Я совсем плохо помню, у меня голова кружилась.
— Да, он всё сделал правильно.
Лаванда процедила свою траву и дала ей.
— Пей, станет легче. И спи дальше, что ли?
— Можно, да? — она глотнула и скривилась. — Фу, как горько!
— Зато легче станет, — непреклонно сказала Лаванда.
— А вы… откуда знаете?
— Да мне тоже доводилось пить больше, чем следует. Правда, уже в студенчестве. И когда сначала в колледже училась, и потом уже в Академии. Меня спасали, потом я научилась спасать других.
Эжени внимательно выслушала, мужественно допила и сползла с табурета.
— Спасибо, госпожа Лаванда. Мне вправду чуточку легче. Можно, я пойду спать?
— Иди, — Тео улыбнулся просто без каких-то там задних мыслей.
Вчерашняя злость ушла. Эжени было жаль, но тут
Но научится ли она встречать невзгоды взрослой жизни, если не найдёт нигде того опыта?
Или у неё уже достаточно разного негатива, и нужно наоборот, искать и переживать хороший опыт и всякие радостные дела?
И никто ж не скажет, как правильно, хоть ты тресни.
23. День вселенских неудач
23. День вселенских неудач
— А сейчас о реставрации Роганов нам расскажет Эжени Жервез.
Что ж так сразу-то? Юма опоздала, получила нагоняй от господина Триплена и миллион взглядов от одноклассников. Фред смотрел сочувственно, а все остальные — всяко-разно.
Что ж, пришлось выходить, вспоминать, что там она читала про эту дурацкую реставрацию и почему это вообще важно, и показывать на карте — где Паризия, куда сослали Наполеона, откуда он потом вернулся на целых сто дней, и куда его отправили потом, откуда уже выбраться не удалось, а ему, наверное, хотелось, и всё такое.
— Ну, после отречения Наполеона остался его сын, его звали Луи-Наполеон, он был Роган наполовину, и ещё другая линия, принц Анри и его сыновья, но они не захотели реставрироваться, у них и так всё было хорошо. Принц Максимилиан сказал, что готов стать советником нового короля, пока тот маленький. И всё. А его отцу было уже лет семьдесят, что ли, ему, наверное, вообще уже дела не было до всех этих вещей. Поэтому королём стал Наполеон второй, а после он даже назвался императором. Но его сын принц Антуан не смог ничего сделать с новой революцией, и тоже отрёкся, и основал «Четыре стихии», — чего ещё говорить-то?
— Что ж, есть некоторое знакомство с предметом, я уже должен быть рад, понимаю, — усмехнулся господин Триплен. — Отметка «достаточно». И начинай уже заниматься, как следует, ты умеешь. Пора.
Дальше о том же самом, только с кучей деталей рассказывала Пилар — и у неё вышло лучше.
— Ты вообще как, живая? — спросил шёпотом Фред.
— Да, отлежалась. Но поверишь, было хреново, — так же шёпотом ответила Юма.
— Поверю, со мной один раз было, но я из отцовской бутылки тогда отхлебнул. Не знал, каково это, мелкий был. С тех пор осторожничаю.
— Ни фига себе! Нет, со мной такого не случалось!
— А что твой отец?
— Да сказал, что надо было не забывать есть и не мешать всё подряд, — вздохнула она.
До сих пор было неловко. Вот точно, мама бы ей за такой косяк до Рождества не разрешила гулять, только в школу и обратно по часам и как бы не под конвоем. А папа просто поглядывает внимательно, будто не знает, чего ещё от неё ждать. Или наоборот, знает, и видит на три шага вперёд.
И за платьем к балу они вчера не съездили, ясное дело.