Лавина
Шрифт:
— Может быть, она делала это из любви к своему мужу, а не к нам.
— Что ею двигало, господин Вольф, лучше не знать. Это могло бы испортить мне всю обедню.
Возле завода Шнайдер предложил снова на минутку зайти к нему в кабинет. Мне это было только на руку. Секретарша при виде нас прямо глаза раскрыла, но Шнайдер не обратил внимания на ее немой вопрос.
Шнайдер сел за письменный стол, а я закрыл за собой дверь и вдруг стал рассказывать ему то, что давно откладывал.
— Думаю, должен наконец вам сказать… — начал
Шнайдер слушал с возрастающим удивлением. Потом, прищурившись, тихо спросил:
— А от кого вы все это знаете? Вы были у гадалки?
— Нет, у вашей дочери.
— У Матильды? — не поверил он, медленно поднялся и уставился на крышку письменного стола, потом так же медленно опустился на стул. — Откуда вы знаете мою дочь? С каких это пор?
— Я увидел ее впервые на кладбище, на похоронах Бёмера. А несколько дней спустя мы совершенно случайно встретились в одном ресторане в центре. Вот тогда-то мы и познакомились, и с тех пор я знаю историю вашей дочери. Для меня большой неожиданностью было ее откровение, что Бёмер сам рекомендовал меня ей, если с ним что-либо случится.
Я выложил Шнайдеру все с самого начала, но о своих чувствах к Матильде промолчал. Рассказал о ее трюке с портретом и как мы таким манером нашли человека, который, вероятно, повесил Бёмера в колокольне, сообщил о нашей поездке в Дюссельдорф, на фирму доверительных услуг. Исповедь моя была долгой, но под конец я почувствовал облегчение.
— Вот и все, теперь вы в курсе дела. Мы не можем преподнести вам на блюдечке виновников смерти Бёмера, не можем сказать, кто отвез гранд-даму в гараж, не можем назвать убийц, поскольку их нет. Но я перечислил вам имена людей, которые, несомненно, принадлежат к числу виновников во всем случившемся.
— Вы водили меня за нос, — тихо сказал Шнайдер.
— Я только выполнял просьбу вашей дочери.
— Что важнее, завод или моя дочь?
— В данном случае — ваша дочь, так как она оказалась беспомощной.
— Ну и чудак вы. Но запомните на будущее: прежде всего завод, потом опять завод, потом еще раз завод.
— Я не разделяю вашего мнения. Но теперь давайте поговорим не о вашей дочери, а о том, что мы узнали в Дюссельдорфе. Невероятно: в центре большого города находится контора, владелец которой выполняет конфиденциальные поручения, возможно, даже перевозит покойников в другие места по разным причинам, которых мы не знаем, еще не знаем. Это пока мое предположение, но иначе я не могу объяснить все происшедшее. Мы только знаем, что за спиной Зиберта стоит фирма «Уорлд электрик», а за ней — человек по фамилии Вагенфур.
— Я все еще не могу поверить, что вы несколько месяцев знакомы с моей дочерью и не сказали мне об этом ни слова. Я считаю это чудовищным… А что еще вы от меня утаили?
— Ничего.
Шнайдер встал, прошелся по кабинету, потом остановился передо мной. Взял меня за лацкан и сказал:
—
— Пойти в полицию?
— Нет. Там нам никто не поверит, а уж без веских доказательств тем более. А кроме того, моя дочь оказалась бы замешанной в скандальную историю, а этого мы не можем себе позволить.
Он подошел к окну и стал смотреть на заводской двор.
— Ваша жена знает, что вы уже несколько месяцев знакомы с моей дочерью?
— Нет, но она знает об отношениях вашей дочери с Хайнрихом Бёмером. Она сама мне об этом рассказывала.
— Как вы думаете, серьезные намерения были у моей дочери, когда она взяла в руки оружие?
— Не сомневаюсь.
— Она, очевидно, потеряла рассудок, или бог-отец ее околдовал… Что касается Вагенфура: человек в его положении не станет марать руки, иначе его песенка спета. То, что он хочет заполучить конкурирующую фирму, — это нормально, такое в нашей стране в порядке вещей. Такой человек, как Вагенфур, открыто бы в этом признался, да еще с гордостью растрезвонил повсюду.
— Если бы все было так, то зачем ему обращаться за услугами в фирму, представитель которой звонил нам по ночам и предлагал шестизначную сумму, посылал своих людей на автомобильную стоянку, чтобы взбудоражить рабочих? Я думаю, Вагенфур будет разжигать страсти до тех пор, пока мы не капитулируем. Ему нужно, чтобы с моделью было покончено.
— Может быть, — сказал Шнайдер, — но меня угнетает другое. В ближайшие дни мне не избежать разговора с близнецами. И еще — в этом случае я буду беспощаден, — если вы снова встретитесь с моей дочерью, передайте ей, чтобы впредь она не вмешивалась ни во что, даже отдаленно связанное с заводом. А то я могу очень разозлиться.
Я ехал к центру города подавленный и вместе с тем испытывал облегчение оттого, что во всем признался Шнайдеру.
Я заехал по дороге к Матильде, хотя знал, что Криста с нетерпением ждет моего звонка. Дверь открылась не сразу, мне пришлось несколько раз нажимать на кнопку, пока не послышалось жужжание замка. Матильда стояла в дверях — глаза красные, шея обмотана толстым шарфом. Она недовольно спросила:
— Чего тебе надо? Я плохо себя чувствую.
Усталым жестом она предложила мне войти, а сама опять завернулась в толстый синий плед, лежавший на диване.
— Ну что? — спросила она без особого интереса.
— Я не хотел, чтобы ты узнала об этом из газет; гранд-дама умерла. Сердечный приступ.
Матильда медленно приподнялась.
— Бедняжка, — сказала она. — Рассказывай.
Я рассказал о звонке ее отца, о нашей поездке в Дюссельдорф и о встрече с близнецами. Она внимательно слушала и, когда я закончил, произнесла лишь два слова: «доверительные услуги».
— Что?
— Вольф, если гранд-дама умерла не там, где ее нашли, значит, ее кто-то перевез. Ведь покойники не водят машины. Значит, она умерла в таком месте, где ее не следовало обнаружить. Наверняка это было так, иначе транспортировка в аэропорт не имела бы смысла.