Лебеди в Москве (сборник)
Шрифт:
Где вечный зной не стынет?
Откуда ж этот зов тоски,
Звучащий из пустыни?
Иль это Нил меня зовет
Через поля полмира?
Иль милый наш экскурсовод —
Студентка из Каира?
Хоть мало дружеских речей
Мы с ней связать сумели.
Черней египетских ночей
Ее глаза чернели.
Но вот мы снова на борту.
Над мачтой вымпел пляшет.
Она, как пальмочка, в порту
Стоит,
Отходит лоцманский баркас,
У волн — чубы седые.
Мигает нам в последний раз
Маяк Александрии.
Уходит прочь, уходит прочь,
Прощается как будто
Моя египетская ночь
И голубая бухта.
Все отдаленней, все бледней
Помпейская колонна,
Дворцы последних королей,
Гробницы фараонов...
О, разрешит ли мне аллах
Еще хоть раз увидеть,
Как спит пустыня, как феллах
Подходит к пирамиде?
И встретится ль студентка та,
Что, видно, постаралась,
Чтоб мне вся эта красота
Вовек не забывалась.
НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ
Нет, никогда я уже не забуду
Странной египетской красоты:
Желто-зеленые морды верблюдов,
Пальмовых веток павлиньи хвосты...
Как на меня пирамида Хеопса
Глянула коршуном сверху вниз,
Как предо мной на песке распростерся
Сытой овчаркой загадочный сфинкс...
Понял я, сфинкс, в чем твои загадки:
Это с вершины седых пирамид
Каждым кирпичиком каменной кладки
Несправедливость на мир глядит.
Чуть лишь успев на престол взгромоздиться,
Каждый молоденький фараон
Тут же спешил себе строить гробницу,
Пышно готовил обряд похорон.
И ежедневно, с внимательным видом
Царь наблюдал, средь забав и пиров,
Как вырастает его пирамида
На безымянных костях рабов!
Жаль мне, что след мастеров этих стерся
Где их угасшие имена?
И почему только имя Хеопса
Хитро доходит сквозь все времена?
Мне ненадежной казалась кичливость
Всех честолюбцев, моих врагов,
Но неужели Несправедливость
Торжествовать может сорок веков?!
Каир.
БАЙРОН В ИЗГНАНИИ
Над готикой Лондона плотный туман,
Покров нищеты и богатства.
Возносится ввысь
Вестминстерское аббатство.
Входя под высокий и сумрачный свод,
Ступай осторожней по плитам:
Под ними покоится Вальтер Скотт,
Здесь Дарвин и Ньютон зарыты.
Наш гид, нарушая вечный покой,
Тревожит их гордую славу...
— Но где же здесь Байрон?
— А кто он такой?
Какое имеет он право?!
— Как странно! Наш Пушкин в него был
влюблен.
У нас его ценят и знают...
— Ну что ж. Извините, Вам по сердцу он,
А здесь его чтить не желают.
Забыла поэта родная земля,
И тень его бродит по миру,
Как призрак убитого короля
В трагедии у Шекспира.
Я знаю, кого так разгневал поэт,
Чьей был несносен гордыне.
Я вижу британский парламент тех лет,
Он с виду такой же и ныне.
В Палате лорд-канцлер сидит на мешке,
Набитом старинною шерстью,
Зевает лорд-спикер в седом парике,
И все протекает честь честью.
Как прочие пэры, нарядно одет.
Надменный, щеголеватый,
Лорд Байрон, бродяга, боксер и поэт,
С поклонами входит в палату.
И сразу же светскую чопорность прочь.
(Милорды, вы в нем обманулись!)
Уж коль он в парламенте, надо помочь
Голодным ткачам Ливерпуля.
Подумать, какая гроза поднялась,
Как все повскакали с сидений!
Как будто бы бомба разорвалась
В почтенном их заведеньи.
...У Байрона — пушкинская судьба:
Поклоны, рукопожатья,
А вслед — ненавистников злая толпа,
Шумок клеветы и проклятий.
Как знать, и его бы скосила дуэль
За ихней Черною речкой,
Да только он сам бил без промаха в цель,
Гася меткой пулей овечку.
Повсюду за ним — то поклеп, то донос,
То громкий восторженный шепот.
Казалось, он факел сверкающий нес
В тюремных потемках Европы.
Путь Байрона весь был из странствий и бед
Но вот уж осталось недолго:
Как Пушкин, в расцвете творческих лет,
Навек он умолк в Миссалонгах...
...Любой своей строчкой мечтает певец
Вернуться на родину, в гости,
И просто, как странник, в окошки сердец
Слегка постучать своей тростью.
Всю жизнь он грустил о народе своем,
О дуврских белеющих скалах,