Лечение водой
Шрифт:
– Послушай, по поводу него – да. Но все остальное… я здесь не согласен, я…
– Чего ты не согласен? Тебе еще мало?
Пауза.
– Ты со своей знакомой, что ли, этой новой общался?
– Да.
Тут вдруг мать слегка застывает.
– Ну да, наверное, она действительно ничего, раз сама тебе звонит, – и после тотчас почему-то быстро выходит из комнаты.
Костя смотрит на захлопнувшуюся дверь… опять откидывается на подушку. Этот Олин вопрос: слушай, а ты всегда ведешь себя так со своей матерью? «…будто я ей рассказал! Блин, а что, если она подумала что-нибудь не то, когда я сказал:
Все это ерунда! Остановись, стоп!! Все хорошо!»
Окончание разговора – Олин вдох… «Почему он был таким пораженным? Нет, в нем было и еще что-то… Да, конечно, мы просто общаемся, но разве это совсем так нелогично, так поразительно – что я это сказал? Ну сказал: «полюбишь» – какая стеснительная деточка!
Да. Стеснительная деточка – именно так».
«И сразу видна ее чистота за этим вдохом, чистота! Это… выходит, само слово любовь вызывает у нее такой трепет!.. Но все же… странно… Этот вдох какой-то… будто на само слово любовь, да!..
Я, я ее интересую! Она рассталась с Меркаловым – именно я ее всегда интересовал!» Опять, опять в Косте эти капли крайнего торжества, тройного мужского превосходства – это ведь над Меркаловым, который считает его ребенком! «Я ей нравлюсь, я! А не Игорь». Втайне Левашову гордо, невероятно самолюбиво! поверить в это.
«Полюбишь — и сейчас Оля услышала ровно то, о чем всегда мечтала! Она всегда была моей тайной воздыхательницей – и теперь для нее свершилось… Чистота! Ее теплота и чистота! Как она перепугалась, когда услышала слово «полюбишь»!
И все же она была с Меркаловым… нет-нет, это совершенно неважно, ведь теперь…
Но если она подумает, что у меня какие-то контры с матерью… Надо при случае сказать, что у нас хорошие отношения… да ведь это действительно так!
Потому что если она будет думать, что у меня контры с матерью… она плохо подумает обо мне? Что, если Оля изменит ко мне отношение?
С другой стороны…»
Жить бы еще отдельно.
«Полтора года назад… она говорила… полтора года назад. А сейчас: «Ну извини, я не живу с тобой и не вижу всего этого! Да, да…»
Но тотчас опять – ж-ж-ж-ж-ж-ж – и сошло на нет.
Все подмывания, невольный азарт – все вдруг в Косте тонет, – никакого влечения. Выцветшая Олина красота. «Ничего по-прежнему нет – я не хочу отношений», – и это действительно так. Странно, непривычно. Ее плащ – застегнутый на все пуговицы.
«Уртицкий… прохвост, вот прохвост! – Левашов будто переходит мыслями в другую, соседнюю секцию; и морщится так же кисло, как когда говорил Оле по телефону. – И Левченко, Левченко меня сдал… клялся, божился – это ж надо! И сдал! Ну это же просто… – Костя смеется, почти истерически, – не относиться к нему плохо… да уж, хотелось бы… Наверное, Оля подумала, что все, что я нес про время и боль – полная чушь! А ведь это важно! Важнее всего! Я расскажу
«Бездарь, бездарь!.. Все, теперь все пропало!.. Если он может замести в журнале и сделать так, чтоб я премию не получил, так теперь уж точно сделает… но может… все-таки все будет хорошо? Меня могли бы напечатать в журнале дать премию и тогда мы могли бы с Олей… – Левашов чувствует как у него неминуемо скользят эти мысли, просто по инерции, не смотря на отсутствие влечения к ней, – тогда конечно – появись у меня деньги – это логично, что после мы объединимся – вот так сюрприз будет для остальных – я с девушкой, я со своей девушкой – и в центре внимания – журналисты, публика – мне дали премию, и мы с Олей… полюбишь… и деньги у меня есть!»
Уртицкий булькает, булькает и прыгает, стряхивает – теперь все, теперь все пропало!
«Но может быть как-то можно…» – Костя словно пытается найти лазейку, сознанием, в бетонной стене и протиснуться-я-я…
Мы там готовили текст к публикации, который так и не вышел.
«Если бы мне дали премию это был бы задел Оля согласилась бы на…»
Да если б меня любили, я б на две работы пошла, – ее слова.
Уртицкий булькает, корчится, хихикает – стряхивая на Костю слизь.
«Все, теперь все пропало! Если он может оставить меня ни с чем – сделает обязательно………………………………………………………………..».
Да наверное, мне даже уже и все равно, напакостит Уртицкий или нет…
Да? – удивленно спрашивает Оля.
«Нет, я помню! Она спросила почти испуганно! Испуг, испуг… пораженный вдох – полюбишь… когда-нибудь ты полюбишь меня… ей совершенно неинтересно ходить теперь к Уртицкому… ей не неинтересно, а… ей было больно, когда меня так опускали… она «щерилась» от ярости! Ха-ха, все понятно! Все это означает, что…»
Насмешливая радость.
Дождемся ответа, ладно?
«Она тогда сказала это тихо и с нежностью! Да-да! Она не просто поставила доброе условие, но…
Ну, так что получается: если вдруг не сложится с премией, так отношений и не будет? Нет, это не может быть так! Она слишком хороший человек, она меня поддерживает».
С ним никогда такого не было. Все в этой дружеской теплоте. «Все, что Оля ни скажет… я буду относиться к ней хорошо».
«Господи, как же это важно найти прислушивающегося человека в такой момент! Как же хорошо с ней разговаривать!»
Я собираюсь работать над «Городом заката». Наверное, мне уж и все равно, завернет Уртицкий в премии или нет.
– Да? – Оля спросила…
«…нет, это было не просто удивленно – почти испуганно».
Дождемся результата, ладно? Она тогда поставила доброе условие.
«И я исправился – нет, это важно для меня, безусловно, важно. Но может я сказал что-то не то? – надрывный страх. – И она подумает, что мне это неважно и захочет прекратить со мной…