Лечить нельзя помиловать
Шрифт:
– У него метастазы в головном мозге, – неизвестно откуда взявшееся знание крепло с каждой секундой. – Вторичное поражение мозга на фоне развитого рака легкого.
Господи, откуда я это сказала? Но чем дольше держу пацана за руку, тем отчетливее понимаю, что жить ему осталось от силы неделю при самом благоприятном исходе. Увы, на такой стадии даже химиотерапевт бессилен, и облучать пацана сейчас – лишь мучить перед неизбежностью.
– Сожалею… господин аристократ, – чем патологоанатом не шутит, когда акушеры работают, –
И неудивительно, что следующий пинок сшиб меня с ног. Налитые кровью дурные глаза навсегда отпечатались в памяти, в то время как тело молча сносило удары, прикрывая руками голову. Удар, ещё удар! От боли в голове даже прояснилось: сгруппироваться в калачик, постараться прижаться лицом в мягкие полы одежды и не дать себя слишком сильно покалечить. А лучше притвориться мёртвой.
– Хватит! – пронзительно закричала женщина. – Ты убьешь её! Заклинатель не ошибается, пусть лечит.
И снова давление на горло, снова кулем лечу на кровать к ребенку с остановившимся взглядом. Гиппократ-батюшка, помоги!
В карих глазах дитя гибла Вселенная. Тяжело всхлипнув от саднящей боли в ребрах, я сжала почти призрачную ладошку в руках и просто закрыла глаза. Как? Как, как, как?! Что я могу сделать, если метастазы проникли так глубоко? У меня же с собой ничего нет! Да и что ему поможет? Только обезболивающее! Вот был бы у меня способ облегчить ему боль… И себе. И даже этим двум оглоедам в дурацких костюмах, которые, наверное, слегка рехнулись от страха и эмоциональной боли за сына. Вылечить всех нас от этой тупой безнадежной боли.
– Если он умрет, ты – следующая, – предупредили сквозь шум в ушах.
Я знаю. Понятия не имею, чем помочь мальчишке, но участь моя незавидна – это стало ясно по первому пинку. Кажется, одно из ребер треснуло. Удивительно, откуда мне известно? Но трещина также отчетлива, как и безнадежность маленького пациента. Меня не выпустят отсюда живой, если безжизненные карие глаза закроются навсегда.
«Пожалуйста, не умирай», – я взмолилась из последних сил, прижимая маленькие пальчики к собственным губам. Кровь и слёзы смешались на коже умирающего пацана. Вот бы снова его согреть золотым жаром, как тогда…
«Согрей» – безэмоционально откликнулись мне.
– Ч-что?.. – я непонимающе обернулась на разозленных психов.
«Пожелай», – настойчиво повторил чужой голос. Ни мужской, ни женский, он раздавался сразу отовсюду. Пожелать? Я желаю! Я очень-очень-очень желаю, чтобы этот ребенок полностью выздоровел, а меня отпустили на свободу! И если понадобится отдать тепло моего тела, чтобы эта хрупкая ладошка согрелась, я… Я готова!
– Она светится, – изумленно выдохнула женщина, некрасиво тыча пальцем куда-то в одеяло. – Смотри, её руки светятся! Магия исцеления зеленая, почему она светится золотым? Сетр убереги нашего сына… Это иномирное целительство?
Но мои глаза не открывались, словно их залепили скотчем. Одно только всепоглощающее тепло простиралось
– Согласен ли ты, отец сего чада, воздать богам за его исцеление, смиренно принеся в жертву то, что потребуют небожители?
– Я согласен! – без раздумий взревел долговязый папаша-урод.
С чем вас и поздравляю. А я полетела в пустоту. Чао-какао, как говорится! Вместо бескрайнего золотого света на веки навалилась темнота, и лишь мягкая перина под головой сориентировала: я рухнула навзничь в чужой спальне. И шум в ушах не прекращается, оглушая, выматывая, дробя череп гулом неслышных голосов, смехом, сожалением… Болью. Моей. Чужой. Болью каждого человека на всем белом свете, во всех мирах, во всех измерениях. И тех, кто давно умер, и тех, кто еще не родился. Пока существует время, люди будут страдать от боли, и я буду страдать вместе с ними.
Но есть путеводная ниточка, хрупкий мостик, дощечка над каньоном боли – путь наверх к бессмертным небожителям, не знающим увечий, ран, инфекций, болезней.
– Мама? – непритворно удивленный детский голосок мелькнул и пропал.
А я все ещё боюсь открыть глаза, притворяясь почти умершей. Кто знает, к чему привело это безграничное золотое тепло?
Но моим обидчикам уже неважно. Тошнотворная слабость накатила также внезапно, как темнота, лишая сил сопротивляться. Чьи-то грубые руки тряхнули меня за плечи, взвалили и потащили вниз – открыть глаза всё ещё не получалось. Глаза разлепились в тот момент, когда короткий полёт закончился ударом об мягкую сырую землю. Последнее, что мелькнуло перед приподнятыми ресницами, – черные мужские ботинки, исчезнувшие за огромными коваными воротами.
А потом неуютные чужие небеса разверзлись, и хлынул дождь.
Глава 46
– Я его в порошок сотру, – на бледном лице капитана вздулись вены. – Назови его имя, и этот ублюдок будет умолять о смерти.
– Не могу, – натянутая улыбка вот-вот грозилась треснуть. – Я отказалась от мести.
Сердце заходилось в беспрестанном канкане неизвестного происхождения: то ли воспоминания разбередили душу, то ли глаза Его Гвардейшества, смотрящие на меня с болью и состраданием. Будь на его месте кто другой, так бы и сказала: «Не надо меня жалеть, лучше помогите материально». Однако деятельное сочувствие Алеона даже приятно и ничуть не бьет по гордости.
– Что значит отказалась? – осекся маркиз. – Ты? Отказалась? Не поверю.
Вот те раз. Неужели я такая мстительная особа, ха-ха? Впрочем, чуйка жениха знает, где землю рыть.
– Отказалась. Зато на пятилетние накопления можно съездить отдохнуть с шиком.
– На что копила? – настороженно уточнил Алеон, пытливо прищурившись. Повадки сотрудника Тайного отдела дознания не вырубишь топором.
– На адвоката, – из носа некрасиво потекло, пришлось высморкаться. – Двадцать процентов от каждого приема шли в копилку, такая вот привычка.