Лед Апокалипсиса 3

Кулабухов Тимофей

Я поднялся на чердак и позвонил Киппу, сказал, чтобы грелся в машине, чтобы ждал нас к утру втроём.

Спальное место у Ярута было одно, что не удивительно. Но на то мы и сталкеры.

Мы прошлись по зданию, нашли в одной из подсобок парочку листов пенополистирола, сняли кое-какие шторы из жуткой синтетики в качестве одеял и простыней, плюс наши спальники, постелили в его «квартире» на полу и улеглись.

Свет притушен, радио выставлено на автономную работу, Ярут суетливо собирал вещи, в какой-то момент бросил это занятие.

— Завтра соберусь. Вы мне дадите время?

— Конечно. У нас впереди вечность до Весны. Суета не наш стиль.

Он улёгся и какое-то время возился, устраиваясь.

— Ты

спишь, Вадим? — спустя десяток минут спросил Проводник.

— Нет. Уснёшь тут…

— А расскажи свою историю?

— Я однажды всё по радио рассказывал.

— Извини, но я её пропустил, всякое случалось за зиму, — усмехнулся Тимур.

— Да короче. Когда тряхнуло, то есть прямо-таки дата… помните дату? Седьмое августа, двенадцать часов и сколько-то там минут.

— Да, я даже видел татуировку с этой датой, — согласился Проводник. — Люди придают ей большой смысл, пытаются объяснить, подтянуть мистику.

— Ну и вот. Поезд стал в паре километров от этой станции. Само собой, она не была конечной точкой назначения ни для меня, ни для почти всех пассажиров. В общем, затрясло жутко, вагоны закачались. Какая-то истеричная тётка орала так, что уши закладывало. Но несколько мужчин поспокойнее догадались открыть двери вагонов и кричали, чтобы все бежали на выход. И я побежал.

— И как поезд, упал?

— Как ни странно, упал только локомотив. Это жуткое зрелище, когда вагоны качает как детские игрушки. Земля ходила ходуном. Привыкаешь же воспринимать землю как что-то незыблемое? Колёса отрывались от рельсов и со звонким стуком падали обратно. Но… Вагоны остались на месте. Мы, то есть пассажиры, ещё с полчаса сидели в лесочке. Кто-то пел.

— Пел? Песни? — не понял я.

— Да, это от нервов. Короче, вернулись мы к поезду. Вещи перемешаны в кашу. Некоторые люди не выскочили. Они так и прятались внутри вагона, хотя именно вагон представлял опасность. Машинисты спаслись, они нас потом и организовали. Они, ну и проводники. Довольно много было переломов у народа. Люди сигали на насыпь кто как, некоторые разбили головы, сворачивали ноги. Короче, они построили нас в большую колонну, какие-то сознательные мужчины помогали тем, кто ранен. Я тащил бабку одну, Наталью Прокофьеву, так она, пока шли, мне всю свою историю жизни рассказала. Тоже, наверное, у неё это от нервов.

— И вы пошли на станцию?

— Ну да. Ну, как пошли? Мы с Прокопьевной здорово отстали, у неё была сильно повреждена нога. Колонна ушла вперёд, а мы плелись… Мне иногда, когда я закрываю глаза, кажется, что я до сих пор тащу эту бабку. Землетрясение случилось около полудня, а на станцию я и Прокопьевна попали, когда уже темнело. Там были сотни, если не тысяча беженцев. К чести начальника станции, он пытался всех разместить. Но тут случился первый конфликт. Какие-то подростки ограбили буфет, почти в открытую. Им сделали замечание, люди пытались их приструнить, а один из них пырнул увещевателя дешёвым ножиком-бабочкой.

— Помер раненый?

— Ага, через три дня. «Скорая» уже не работала, а село маленькое, медпункта даже не было. Я впервые увидел лужу крови, которую постепенно затоптали, растащили. Какие-то безумные тётки постоянно требовали от начальника станции еды, воды, ночлега. Короче, чтобы они требовали и требовали… Я вышел покурить и задружился с одним местным. Надеждин его фамилия, сторожем работал, пенсионер. Просил называть его Николаич, он пустил меня ночевать.

— А он где? Умер?

— Все умерли, Проводник, исключая меня. Первые дни я каждый день ходил на станцию. Словно ждал чего-то, ждал что появится кто-то, кто знает, что делать с нами, всех спасёт. Все ждали… Людей в какой-то момент стало даже больше и они очень быстро стали злыми. Какие-то склочные бабы побили начальника станции, и он исчез. Я думаю, он сбежал, забодался он со всеми возиться. Что-то около полутора

тысяч человек на крошечную станцию с одним залом ожидания и окошком кассы. Еды не было, связи не было, ничего не было. А потом беженцы за каким-то хреном сбились в группы и стали грабить местных. На пятый день, прямо-таки открыто. Мы с Надеждиным ушли в лес, попросту сбежали. Жили там в каком-то домике его приятеля. Снег валил вовсю. У него был запас крупы.

— А местные куда делись?

— Знаете, мои дорогие спасители, когда мы с Николаичем вернулись из леса, люди изменились. Большая часть беженцев ушли по нитке железной дороги на юг. Но те, кто остались, стали озлоблены друг на друга. Всего три недели от катаклизма, а бывшие соседи были готовы убить друг друга за банку тушёнки.

— А ты как выжил?

— Я? Мы с Николаичем прятались здесь. Он когда-то был сторожем этой стройки. Это здание — местная школа, отремонтированная, но не открытая, не введённая в эксплуатацию. Тут ничего нет, даже учебников. Большей части мебели нет, оборудования нет, нихрена нет. Просто пустое здание. Его не грабили, потому что нечего взять. Ну, некоторые окна побили. Мы прятались в бомбоубежище и выходили на улицу только ночью, в два-три часа. Слушали как люди режут своих и чужих собак. А потом пришли банды. Банд было две, и они сразу же начали войну между собой. Перебили местных, всех тех, которые раньше не сбежали, ранили Николаича. Снега уже было по грудь. Я ухаживал за ним.

— Умер?

— К сожалению. Я не медик, у него началось какое-то заражение. Я похоронил его, для чего в последний раз докопался до грунта. Был какой-то сюр. Снег валит и заметает следы всего живого. И в селе больше никого нет, совсем. В общем, я собрался, чтобы уйти, но… Если подумать, это всё, все эти полные драматизма события уложились в месяц, может быть, в полтора. В общем, я тогда хотел уйти. Собрал рюкзак, продукты, встал пораньше и…

— Не решился?

— Вышел, постоял, покурил последние сигареты. А куда было идти? У меня даже компаса нет. Карта не грузится, интернет пропал буквально в первый же день. В общем… Николаич рассказывал про радиостанцию, это обычный «ретранслятор» местных радио. Оборудование стояло в сельсовете, это соседнее со школой здание. Здание разграбили, но аппаратуру не тронули, она ни для кого не представляла ценности. Правда, сельсовет частично сгорел, так что… Я потратил кучу сил, перетаскивая аппаратуру, делая переподключение и расставляя аппаратуру. А, впрочем, всё равно больше заняться было нечем. Не знаю, какое было число, когда я начал трансляцию. Изначально моя студия была на втором этаже школы.

— «Мне всё время холодно, и всё что я вижу — это снег, покрывающий мёртвый мир», — задумчиво произнёс Проводник.

— Да, — согласился Вадим, — Этими словами я начинал каждый выпуск. Пока крутилась подборка музыки, я откопал все дома. Ну или многие. У меня хорошая зрительная память. Там как правило ничего не было, даже трупов. Но в нескольких из них я нашёл тайники с припасами. Люди прятали друг от друга и банд самое ценное: крупу, сахар, сгущёнку, консервы, книги. Я читал книги, чтобы не сойти с ума. Так же взял все компьютеры, что-то приспособил под оборудование, отовсюду качал музыку, плюс коллекции на дисках. Сформировал подборку, её и ставил в эфир. Её и возьму с собой. Слушайте, мне кажется, уже пора спать?

— Да, давай, — согласился Проводник.

Я тут же уснул.

Мне показалось, что спал я пару минут, но когда открыл глаза, посреди комнаты стоял диджей, который заправлял кровать.

Я хотел было ему сказать, чтобы не заморачивался, потому что скоро мы уйдём, но не стал. Ритуалы и привычки, наши убеждения, даже их бессмысленная часть, это очень важная часть личности. Пусть заправляет.

Кашеварить взялся Проводник, а я дал ему под это пшеничной крупы, кусок слегка прогорклого сала и банку оливок.